6. Псиxоанализ

Метод этот, созданный Зигмундом Фрейдом вначале исключительно в видах обследования и лечения истерии, оказался в дальнейшем несравненно более пригодным, чем это казалось вероятным или даже только возможным; он требует поэтому гораздо более пространного изложения, чем другие методы с более ограниченными задачами и притязаниями. С помощью этого метода, стали подробно изучать проблемы других психоневрозов, проблемы психозов, а также и нормальной психологии. Применение метода не остановилось на одном только изучении настоящего, а распространилось и на прошедшее; это относится, как к индивидуальной психологии в форме исследований гениальных и истерических личностей, так и к психологии народов в форме мифологии, филологии, антропологии и фольклора. Результатом этих широких исследований явилось углубление нашего понимания психических механизмов вообще и целый ряд новых идей в психологии, более того создание целой новой психологии. Такое углубленное понимание во всех этих областях, не имеющих на первый взгляд, ничего общего с истерией, оказалось в свою очередь чрезвычайно ценным при изучении более узкого круга проблем, связанных с неврозами; оно дало возможность вскрыть ту связь, то общее, что характерно для всех проявлений человеческой фантазии, как здоровой, так и больной. И это расширение сферы применения метода и новизна многих идей чрезвычайно затрудняют изложение, если оно рассчитано на краткость; ограничиться же одними чисто терапевтическими задачами означало бы совершенно отказаться от ясности и понятности изложения. Но все таки я надеюсь, что удастся с достаточною ясностью изложить по крайней мере основные принципы; чтобы облегчить себе эту задачу я начну, прежде чем перейти к описанию самого терапевтического метода, с некоторого общего вступления.

Мы начнем с того, что продолжим развитие тех соображений, с которыми мы познакомились уже в предшествовавших отделах, при чем отметим сразу же, с самого начала, что все эти утверждения мы берем из учения Фрейда о неврозах и что они основаны на исследованиях, произведенных психоаналитическим методом.

Мы отметим в первую очередь те пункты, в которых эти исследования подтверждают некоторые общие заключения, сделанные яа основании других наблюдений. Фрейд совершенно согласен с теми открытиями, которые нашли свое выражение в гипотезе о перевоспитании; он совершенно согласен с тем, что всякий истерический симптом построен на некоторой амнезии, или даже на целом ряде амнезий; с тем, что патогенные симптомообразующие факторы состоят в некотором количестве психических процессов, о которых сам больной по большей части ничего не знает, и что в числе этих психических процессов обыкновенно, хотя быть может и не всегда, существуют и утраченные воспоминания о связанных с чувством неудовольствия (травматических) переживаниях. Таким образом однМ из существенных составных частей этой теории является понятие о бессознательной деятельности или активности бессознательного душевного материала. Но Фрейда не удовлетворяет та гипотеза, что патогенная активность травм обусловлена их падением на почву лабильного психического предрасположения (Disposition), хотя, конечно, совершенно ясно, что здесь действительно играет роль некоторый второй фактор (помимо травмы), хотя бы по тому только, что те же травмы не имеют никаких болезненных последствий у других лиц. Вместо того, чтобы статуировать какую то неопределенную конституциональную недостаточность (Minderwertigkeit), считая ее этим вторым фактором, он старается проникнуть в глубину этих соотношений путем точного определения того, как реагировал больной на травматическое переживание; изучение отношения больного к подобному переживанию и дает нам затем ключ к пониманию известных особенностей истерической реакции в отличие от реакции нормальной.

Одна из этих особенностей состоит в том, что к каждой своей мысли о травматическом переживании больной относится так, как будто ему следовало стыдиться этого, точно он виноват в том, что оно произошло; он отказывается говорить о нем, избегает о нем думать, уклоняется от всякого ясного представления о нем и старается отклонить самое воспоминание о нем, или, пользуясь принятым техническим выражением, старается воспоминание это «вытеснить». Получается впечатление, будто он подготовлен к этому переживанию какими то прежними, более ранними душевными проявлениями, которых нет у человека нормального; будто это переживание каким то повидимому непонятным образом напомнило ему каких то прежних мыслях, в существовании которых он не хотел сам себе признаться; и вот при дальнейшем исследовании оказывается, что впечатление это вполне обосновано. Хорошим примером такой душевной ситуации может служить случай с девушкой, отдававшейся в течение некоторого времени сексуальным фантазиям, с полусодроганием и полунаслаждением представлявшей себе акт нападения на нее с сексуальными целями: представим себе, что эта девушка фактически подвергается подобному нападению. Нам понятно, что эта девушка будет иначе реагировать, на эту травму, чем другое лицо; ее фантазия, ее неопределенное желание реализовались, осуществились, и она испытывает чувство вины, будто она сама отчасти ответственна за всю эту ситуацию. И вот очень характерно для поведения таких девушек, что они никому не говорят об этом переживании, даже матери, и опыт показывает, что дети, скрывающие такого роде переживания, гораздо легче других бывают жертвами таких порочных нападений; они обнаруживают, может быть и не намеренную, но все же и не совсем случайную склонность попадать в такие места, где обстановка благоприятствует подобным нападениям; этим самым они показывают, что чувство вины, бывающее у них в дальнейшем, не совсем необосновано. Оказывается, что испытывание подобных травм (телесных и душевных) бывает гораздо чаще, чем можно было бы поверить, что оно наполовину прямо таки провоцировано, - таким лицам можно «приписать» травматофильное предрасположение («Traumatophile Disposition»).

Особое отличное от нормы значение таких переживаний, как только что приведенное, достаточно понятно и без дальнейших объяснений; но оно далеко не так понятно, когда дело идет о переживаниях более невинного свойства или же о таких, которые определяются исключительно внешними случайностями; так, напр., когда дело идет о внезапном потрясении по поводу, смерти близкого родственника, испуге во время пожара и т. д. Но и в данном случае Фрейд нашел связь переживания с затаенными прежними мыслями больного, и единственное различие между этими примерами и прежним только в том, что ассоциация травматического переживания с предшествовавшими психическими процессами не столь прямая, не столь непосредственная, вследствие чего она и легче ускользает от наблюдения врача.

Результат подобных исследований состоит, следовательно, в том, что важное значение придается не травматическому переживанию, как таковому, но предшествовавшему ему развитию душевной жизни больного, при чем момент открытия травмы является главным образом исходной точкой для дальнейших обследований установки больного к ней, его к, ней отношения, а не принимается просто как объяснение всех последовавших за тем симптомов.

Фрейд подметил при своих исследованиях в этом направлении, что психические процессы, которые связаны с симптомами, а также и с травматическими воспоминаниями, если таковые существуют, всегда содержат затаенные мысли, о которых больной, если и знает, то во всяком случае будет говорить лишь с большим сопротивлением, или же такие, в самом существовании которых он не хочет самому себе признаться. Какие же основания у больного относиться таким образом к подобным мыслям? Основания эти совершенно очевидны. Мысли эти такого рода, что они несовместимы с «высшими» понятиями о приличии, долге или морали; по этой причине сознание больного отвергает эти мысли, как неприемлемые для него. Совокупность всех этих задержек, имеющих тенденцию отгонять мысли известного рода, удалять их, т. е. препятствовать их осознанию, Фрейд объединяет в одно целое и называет всю эту сумму душевных процессов общим термином «цензура», вследствие сходства между ними и деятельностью цензуры (в печати и в обществе), также носящей тот же характер бдительности и отбора.

На основании этих наблюдений удалось решить наконец важную проблему диссоциации. Диссоциация психических процессов, их отщепление от сознания, их «вытеснение» в область бессознательного происходит в тех случаях, когда они или сами по себе несовместимы с «высшим» уровнем социально-этических сознательных стремлений личности или же когда они находятся в тесной ooвязи с другими психическими процессами подобного предосудительного характера.

Короче говоря, диссоциация - результат вытесняющей деятельности цензуры. Деятельность эта, как уже намечено выше, охватывает гораздо более широкий круг психических процессов, чем те, которые по самой сути подлежат veto цензуры; ведь и в средние века, когда на изменника отечеству налагалось изгнание, то приговор судьи падал обыкновенно не только на него самого, но и на его семью, друзей и всех людей с ним связанных. Получается такое впечатление, будто происходит следующее: чтобы наверняка обеспечить невозможность появления какой либо мысли в сознании, как бы принимаются меры, чтобы и другие мысли, с нею связанные, которые могли бы пробудить ее, также не допускались в сознание.

При дальнейшем проникновении в существо психических процессов, определяющих ненормальную реакцию пациента на всякую психическую травму. Фрейду стало ясно, какое колоссальное значение имеет в атом отношении деятельность фантазии; и, действительно, одно из главных учений Фрейдовской психологии посвящено выяснению взаимоотношений между фантазией с одной стороны и приспособлением к требованиям реальности с другой, однако не одних только взаимоотношений между ними вообще, но и конфликтов, порождаемых этими соотношениями. Большая доля всей нашей душевной жизни построена на контрасте между этими обеими тенденциями. Всякий раз, когда в человеке зарождается какая нибудь потребность, желание или стремление, перед ним открывается необходимость между двумя возможными способами его удовлетворения. Способ более легкий, и можно сказать инстинктивный, состоит в том, чтобы представить себе удовлетворение уже осуществившимся, питать эту фантазию, и смаковать ее в своем воображении; и способ этот будет, конечно, тем более предпочтителен, чем больше трудностей сопряжено с исполнением этого желания или чем больше усилий требуется для его достижения: примерами этого могут послужить юношеские сны на яву («Tagträume») о блестящей карьере или о красивой и очаровательной спутнице жизни. Другой способ более труден, но дает зато прочное удовлетворение: он состоит в обращении всей своей энергии на внесение перемены в реальную внешнюю ситуацию с тем, чтобы добиться осуществления желания в действительности. Оба эти процесса, конечно, не совсем независимы друг от друга, потому что первоначальная фантазия играет обыкновенно важную роль для решения вопроса о том, каков должен быть способ действий, которого надо в дальнейшем держаться. Фантазия эта является кроме того и мощным импульсом, так как влечет данное лицо вперед, рисуя перед ним живую и заманчивую перспективу наслаждения, которое принесет с собой удовлетворение желаний.

Фантазия играла огромную роль в истории развития человечества. Не только в той смысле, что она была единственным средством для удовлетворения таких внутренних желаний, исполнению которых препятствовали внешние ситуации и возможности. Дело в том, что фантазия представляет собою самую примитивную и самую важную форму душевной деятельности. Она поэтому особенно характерна для душевной жизни ребенка и дикаря. Мы все прекрасно знаем, насколько сильно развито воображение у детей; игрушечный конь для ребенка означает настоящую лошадь, купальный чан это корабль пиратов, метла - рыцарское копье. Что касается народов нецивилизованных и даже отчасти и цивилизованных, то достаточно только подумать о широком распространении магических и оккультных действий, представляющих собою не что иное, как кратчайший путь к удовлетворению самых различных желаний. Мы недостаточно ясно отдаем себе отчет в том. как неохотно и как медленно человечество отказалось от этого способа удовлетворения желаний и до какой степени еще не совсем заменило оно его другим методом: методом приспособления к. реальности. Здесь особенно важным моментом является сильная тенденция предаваться фантазиям, когда дело идет о таком желании, которое удовлетворимо лишь с трудом или даже вовсе неудовлетворимо. Женщина, потерявшая мужа, смерть которого разрушает ее совместную жизнь с ним, находит утешение или в воспоминаниях о счастливом прошлом или же в мыслях о воссоединении с ним в каком то блаженном будущем: она не в состоянии выносить тяжелую реальность настоящего. Весьма немногие умы способны смотреть действительности прямо в глаза, действительности во всей сложности ее проявлений. И целые народы вынуждены были обратиться к фикции какого то воображаемого иного мира, чтобы жизнь в этом мире могла казаться сносной, или чтобы иметь в виду по крайней мере хоть какую то компенсацию за все то тяжелое, что приходится переносить в этой жизни.

В настоящее время является общепризнанным, что фантазии принадлежит выдающаяся роль в душевной жизни истеричных, как это доказывает, например, их наклонность к грезам, к снам наяву. Вообще истерия, пожалуй, лучший пример болезни фантазии. Воображение истерика оказывает гораздо большее влияние на его психические и физические функции, чем у нормального человека. Н это чрезмерное развитие фантазии, развитие за счет приспособляемости к требованиям реальности приходится считать существенным признаком этой болезни. Нет ничего исключительного в том. что у этих больных переживания фантастические, воображаемые имеют то же значение, как и реальные; так, напр., воображаемая травма может иметь те же вредные последствия, что и реальная, так что практически совершенно безразлично, соответствует ли действительности какое нибудь определенное травматическое воспоминание, извлеченное специальным исследованием из бессознательного, или нет; и в том и в другом случае действие этого воспоминания на больного будет совершенно одинаковым.

Мы знаем, какое значение имеет для истериков их воображение, и теперь нам понятно, какое значение имеют для развития их симптомов неприятные переживания, понятна и та ненормальная интенсивность, с какою влияет на них их прошлое. Это объясняется тем, что, как уже сказано выше, всякое несчастие в реальной жизни и особенно невозможность удовлетворить различные желания дает каждому человеку повод к тому, чтобы представить себе и счастье и удовлетворение в фантазии. Имеются различные причины тому, почему пациент ищет утешения прежде всего в фантазиях из своей прошлой жизни: отчасти это потому, что фантазии эти одна из двух возможностей, с помощью которых совершается бегство из ненавистной действительности; ведь бегство это возможно или в прошедшее или в будущее; первая из этих возможностей представляет собою первичный способ, так как мечты о будущем строятся в конечном итоге из материала, данного воспоминаниями о прошлом. Вот простой и очень типичный пример «бегства из реальности» (Fluent vor der Bealität) в счастливое прошлое: это тот вид истерических делириозных состояний, который часто наблюдается в тюрьмах у заключенных: пациенты видят в подобных состояниях самих себя в эпоху своего детства, при чем они встречают у своих родителей и прощение и защиту (Эта тема очень подробно рассмотрена Штрейсслером (Straussler), «Beiträge zur lvenntniss Jos hysterischen Dämrnerzustandes. - Über eine eigenartige, unter dem Bilde eines psychischen Puerilismus verlaufende Form», Jahrbuch fär Psychiatric und Neurologic. Bd. XXXII, Heft. 1 u. 2). Другая причина этого явления заключается в недостаточном умении отказываться от прежних приемов получения наслаждения неуменье это крайне характерно для истеричных, оно ведет к тому, что они гораздо более резко, чем нормальные люди, избегают приспособления к некоторой новой реальности. Грубым примером притягательной силы прежних способов удовлетворения могут служить те случаи, когда люди возвращаются к своим старым мастурбаторным привычкам после смерти супруга (или супруги).

Нетрудно понять, что существенное содержание всякой фантазии-желание, или лучше сказать, осуществление определенного желания. Это относится в одинаковой мере, как к фантастическим, нам всем знакомым «воздушным замкам», так и к тем более практическим, честолюбивым стремлениям, которые играют такую исключительную роль в снах наяву или в грезах столь многих людей; все задушевные желания можно удовлетворить в фантазии. Психические процессы, действующие при образовании симптомов, Фрейд рассматривает, как желания, и называет их этим именем, употребляя однако этот термин в довольно широком смысле для обозначения всякого рода стремлений, желаний и влечений, удовлетворение которых можно представить себе в виде известной цели. Отдаваться воображаемому удовлетворению таких желаний определенно приятно, и люди со страстями то и дело наблюдают на самих себе, как не легко оторваться от подобных фантазий и заменить их может быть столь тяжелой реальностью данного мгновения.

В этом одна из главных причин того, почему истерику так трудно отказаться от прежних фантазий, почему он так сильно поддается влиянию своего прошлого; все дело здесь в трудности отказаться от былых фантазий, в особенности, если настоящее не дает ничего похожего, никакой соответственной приятной замены. Тщательный анализ симптомов обнаруживает, что они представляют собою воображаемое удовлетворение затаенных желаний, но в искаженной и на первый взгляд совершенно неясной, непрозрачной форме, иными словами, они представляют собою символическое осуществление желания. Мы сейчас же подробнее поговорим и об объяснении того, почему это происходит в такой искаженной форме.

Тезис этот в высшей степени важен и значителен: он совершенно по НОВОМУ освещает многие сложнейшие проблемы истерии. Так, напр., этот тезис тотчас же объясняет нам ряд странных черт, о которых мы говорили в главе об общих принципах лечения, то именно, что больной как то цепляется за свою болезнь, старается ее использовать и извлечь из нее выгоды - в чем и состоит как раз смысл симптома - то, как часто он точно симулирует свои симптомы или даже искусственно их производит, то, что у него имеется определенная несклонность к выздоровлению. Тезис этот до известной степени оправдывает даже и враждебное и отрицательное отношение к больному, так как выясняется, что он продуцирует свои симптомы для своей выгоды и удовольствия. Но с другой стороны приходится определенно подчеркнуть то чрезвычайно важное обстоятельство, что почти все эти процессы совершаются в бессознательной душевной жизни больного: он не имеет о них ни малейшего понятия, и это конечно должно быть принято в рассчет при оценке его ответственности за них.

Это вновь подтверждает то обстоятельство, что в обеих описанных нами выше гипотезах об истерии содержится частица истины, - в соответствии с этими частицами стоят и отрицательное отношение к больному у одних и сочувственное у других, - во второй гипотезе истины больше, чем в первой, но все таки это еще не вся истина целиком. Но кроме того этот тезис приводит к согласию п те два понимания, о которых мы уже говорили: oстатическое и динамическое. Он признает, что травматические переживания имеют значение (статическая точка зрения), но в то же время доказывает и то, что скрытый процесс, обусловливающий это их значение, является процессом динамическим, так как состоит в построении симптомов из материала, доставляемого травматическими переживаниями, и служит некоторым влечениям чрезвычайно большой силы.

Едва ли нужно указывать на то, что с данной точки зрения совершенно понятны и «неадекватные» эмоциональные реакции больного: они определяются перемещением, обусловленным прежними психическими процессами, оттесненными в бессознательную сферу: аффекты этих процессов и идут на усиление и «преувеличение» тех аффектов, которые вызваны данной актуальной ситуацией.

Смотреть на болезнь, как на какое то удовлетворение желаний, это, конечно, идея, весьма чуждая обычным представлениям; и врачам весьма трудно согласиться с подобной идеей, так как все остальные болезни - явления до крайности нежелательные. Трудно понять, каким образом болезнь может доставлять удовольствие, каким образом она может быть создана специально для этой цели и еще труднее понять, как можно поставить в связь с каким нибудь определенным желанием какой либо истерический симптом, как напр., паралич или судороги. Но мы не должны забывать, что психоневрозы, как уже подчеркнуто выше, принципиально резко отличаются от других болезней и что применение термина «болезнь» по отношению к этим обеим группам явлений скорее дело условности и привычки, чем выражения сходства их по существу. Мы должны, следовательно, быть готовы к тому, что в этой научной области мы можем столкнуться с такими истинами, которые не имеют ничего общего с обыкновенной медициной. Детальное объяснение соотношений между определенными желаниями и особыми симптомами, из них вытекающими, невозможно сделать без приведения полного аналитического протокола, а это завело бы нас в сторону от нашей прямой темы, завело бы нас к не терапевтическим областям психопатологии.

Кое что все таки нам удастся пояснить с помощью следующих кратких соображений.

Истерический симптом и психические процессы, созидающие его, очень сложные образования, состоящие из очень большого числа разнообразных элементов. Точное обследование обнаруживает, что такой симптом заключает в себе не только отдельные представления и воспоминания, как это утверждает Жане и другие авторы, но что в нем принимают значительное участие также и такие явления, которые относятся к глубочайшим душевным деятельностям пациента. Во многих случаях бывает так, что полное разрешение или растворение одного единственного симптома означает расшифровку почти всей душевной жизни пациента. Симптом может таким образом быть выражением не только одной единственной мысли, так же как и всякий повседневный поступок может служить не одной только цели и может быть внушен больше, чем одним единственным мотивом.

Эту обусловленность симптомов большим числом факторов Фрейд. обозначает особым термином «Überdeterminierung» (сверхобусловленность). Иногда эти различные факторы, встречающиеся в симптоме, бывают совершенно различного происхождения, но соотношение между ними обычно таково, что они представляют собой только различные фазы одного и того же самого непрерывающегося стремления, связанные между собою цепью ассоциаций.

В качестве аналогии, взятой из обыденной жизни, мы могли бы привести случай с человеком, который защищает своего друга совершившего социальный проступок. Его образ действий вытекает при этом не из одного только желания помочь другу, но также и из того, что он чувствует также и себя способным поддаться такому же искушению и что это была как раз та самая общая черта характера, которая в свое время, в начале их дружбы, влекла их, может быть бессознательно, друг к другу (что очень легко может иметь место, напр., в случае гомосексуальности); в действительности, следовательно, такой Человек защищает самого себя. Мы видим на этом примере, как тесно связаны между собою различные факторы, и можно усматривать именно в этой самой особой черте характера этого человека последние причины и мотивы его o поведения или, еще точнее, можно искать их в тех различных причинах, которые обусловливают и эту черту характера. Поэтому настоящее и полное объяснение его поведения потребовало бы гораздо более, пространного анализа, чем об этом мог бы подумать поверхностный наблюдатель или, быть может, даже сам этот человек. Очень сходные вещи имеют место и при истерии: мы видим, что различные возбудители, продуцирующие какой либо симптом, не одинаковы, но принадлежат, так сказать, к разным слоям; расположенные более глубоко обыкновенно не только более давнего происхождения и более важного значения, но и труднее доступны для сознания и вызывают более сильное «сопротивление», когда подходишь к их обследованию. Надо сказать, что при каждом исследовании этого рода имеется большой соблазн остановиться на первых стадиях, ограничиться исследованием одних только более поверхностных слоев душевной жизни и убедить себя в том, что случай разъяснен уже вполне основательно. Но та интерпретация, которая получается при таком отношении к делу, будет очень неполной. и эта ее неполнота скажется в двух отношениях; во первых, она затронет только некоторые определенные стороны симптома, а другие его стороны останутся настолько асе непонятными, как и до сих пор; и во вторых, даже в случае открытия некоторых этиологических факторов, все таки будет оставаться неясным, почему они имеют такое необыкновенно сильное патологическое значение; и эта неясность будет обусловлена тем, что причины здесь весьма отдаленные, относящиеся к самому психогенезу этих факторов.

Для того чтобы довести исследование до конца, до действительного конечного пункта, требуется почти неутомимая энергия и огромное терпение, необходимо постоянно ставить вопрос «почему?», необходимо вечное недовольство законченностью всякого упрощающего объяснения и твердое решение не только открыть причину ближайшей причины, но и для этой причины искать дальнейшей, до тех пор пока структура симптома не сделается совершенно ясной и прозрачной. При этом успех нашего лечения всецело зависит, как мы сейчас увидим, от основательности этого обследования, так как чем глубже заложена патологическая тенденция, которой мы заняты, тем результат наш удовлетворительнее по сравнению с тем, который мы получаем, если мы ограничимся одними только позднейшими производными той же самой тенденции. Здесь то же самое, что, напр., в случае абсцесса с загадочной локализацией в смысле его распространенности: большая разница, сделаем ли мы лишь поверхностный прокол неглубокого гнойного очага или же основательно вскроем и опорожним целый ряд сообщающихся между собой полостей.

Эта чрезмерная обусловленность, гипердетерминированность истерических симптомов находится очевидно также в определенной связи и с тем, в каком возрасте развились различные патогенные факторы. Опыт Фрейда привел его к результатам, которые он выразил в следующем тезисе: каждый из этих симптомов может быть сведен на такие уклонения от нормального хода развития, которые имели место еще в самом раннем детстве, обычно в первые три года жизни и никогда не позже конца пятого года. Если в этом возрасте не развилось определенных инстинктивных уклонений (или уклонений влечений, «Triebabirrungen»), то все дальнейшие переживания в жизни не могут вызвать образования истерических симптомов.

Ясно, каково значение этой идеи для профилактики в течение первых лет жизни ребенка, но мы еще будем говорить об этом отдельно. Идея эта имеет также отношение и к проблеме наследственности, с помощью каковой обычно пытаются объяснить всякую психическую аномалию, начальные проявления которой позабыты, при чем совершенно не принимаются в рассчет эти первые, чрезвычайно важные годы жизни, по отношению к которым существует обыкновенно, как известно, амнезия.

Теперь мы скажем несколько слов о том искажении, которому подвергается какое либо комплексное желание («Wunschkomplex»), прежде чем оно приобретет способность к проявлению в виде симптома. Мы указали выше, что характерными признаками такого комплекса являются следующие два его свойства: он находится в «вытесненном» состоянии, иными словами он не сознается, хотя благодаря этому нисколько не менее действенен и в нем содержатся такие элементы, которые несовместимы с сознательными моральными понятиями пациента и его понятиями о приличии. Эти признаки нам теперь гораздо понятнее после нашего открытия об инфантильном происхождении этих комплексов. У маленького ребенка в начале его жизни нет никакой морали и никакого чувства приличия; ребенок, правда, не безнравственен в смысле противонравственности, но он определенно аморален в смысле отсутствия морали, и его воспитание в раннем периоде состоит по большей части именно в приобретении разнообразных моральных понятий, свойственных взрослым людям.

Ребенок, куда интенсивнее, чем это предполагают забывшие об этой поре своей жизни взрослые люди, занят такими своими телесными отправлениями, самое упоминание о которых изгнано в хорошем обществе; он отдается таким наклонностям, которые, конечно, мы назвали бы омерзительными, если бы наблюдали их у взрослого; у него пробуждается жажда знаний, и он думает о таких вопросах, интерес к которым обычно в этом возрасте отрицается. Что касается этики ребенка, то детский эгоизм, поведение ребенка в вопросах собственности и присвоения, его пренебрежение правами других, вошли в пословицу. Можно сказать, что у истеричных остается много этих нормальных детских черт, но в ненормально сильной степени выраженных и значительно видоизмененных в своих проявлениях благодаря воспитательным влияниям. Подобно общеизвестному герою одной юношеской драмы, истеричный человек. не сумел «стать взрослым».

Вытесняющая сила цензуры, идущей от воспитания, достаточно, правда, велика, чтобы воспрепятствовать всякому прямому проявлению первоначальных влечений и тенденций, но она не в состоянии вовсе уничтожить их стремление к проявлению. Результат конфликта между этими двумя силами - компромисс цензура разрешает, так сказать с известным протестом, такую форму проявления, которая в замаскированном виде воплощает эти первоначальные тенденции. Эти комиромисные образования и дают симптомы; на них надо смотреть, как на суррогаты, появляющиеся вместо вытесненного удовлетворения желания. Такой продукт означает частью сдачу, частью же успех вытесняющих сил, обозначаемых нами для краткости термином «цензура». С одной стороны цензуре не удается ее стремление предупредить всякое проявление вытесненных желаний вообще, но с другой стороны удается воспрепятствовать всем прямым проявлениям этого рода.

Симптомы представляют собою, следовательно, символически осуществленные желания, носящие на себе ясные следы того, что они прошли некоторую цензуру. Действие этой последней можно сравнить с влиянием социальной цензуры в хорошем обществе. Г кругах английского общества, напр., где дамам, так сказать, «запрещено иметь ноги», им приходится говорить по крайней мере о «limbs» («конечности») и признаваться, что у рояля и у стульев есть «supports» («подпорки»); каждому врачу пришлось сталкиваться со словом chest (грудь) для обозначения области желудка, «stomach» (желудок) вместо живота и «the side» (сторона) вместо половых органов. В этом роде допускается и разговор на тему, которая сама по себе является неприличной, лишь бы разговор этот шел не в прямых терминах, а с помощью достаточно осторожных косвенных намеков.

Истерические симптомы и представляют собою такие намеки, делаемые совершенно бессознательно, которые становятся понятными только, если их перевести на честный и открытый язык. Чем запретнее тема или чем строже цензура, тем более замаскированной и косвенной должна быть форма проявления, если она вообще должна быть допущена; или иными словами, выражаясь в терминах психологии, чем сильнее вытеснение, тем более поверхностна ассоциация между вытесненным комплексом и его бессознательным проявлением. Комплекс, который находит свое выражение только в болезни, в страдании и бессилии, должен быть и сам по себе очень значителен и очень резко вытеснен, так что вполне понятно, почему здоровому человеку кажутся такими натянутым или даже притянутым за волосы большинство тех моментов, в которых проявляется символика. Вот пример подобного соотношения: всевозможные вытесненные ходы мыслей, направленные, скажем, на мужской половой орган, могут обнаружиться в сознании в виде определенных преувеличенных аффективных проявлений, в особенности в виде страха, напр., в виде страха перед змеей, которые становятся суррогатом или символом представления о мужском половом органе. Надо сказать, что нормальный средний человек, вероятно, не станет делать подобного сравнения, по крайней мере сознательно, и сходство между тем и другим едва ли будет им отмечено, если не обратить его внимание на это сходство. Помимо этого он будет, вероятно, в состоянии достаточно владеть своими аффектами, связанными с первым из этих двух представлений и может воспрепятствовать тому, чтобы эти аффекты более чем до известной, незначительной степени переходили (даже если это и происходит бессознательно) на второе представление. Но если у человека с первым представлением связан очень сильный аффект, то момент сходства между двумя представлениями покажется достаточно большим, так что между ними установится очень тесная бессознательная ассоциация, в результате каковой аффект и будет перемещаться с первого представления на второе. Действительное сходство между этими представлениями состоит в следующем: оба эти объекта имеют нечто общее в самой форме, в наличии особой отдельной части в виде головы, в способности вытягиваться, время от времени извергать светлую жидкость (каковой процесс имеет весьма серьезные последствия), в подкрадывающемся характере нападения и в других предательских чертах, свойственных им обоим. Эта символическая связь производила гораздо большее впечатление на более низких ступенях цивилизации, так как во всех религиях ранних периодов истории змеи повсеместно почитались (и им даже молились), как самые обычные фаллические символы, о чем сохранились разнообразнейшие доказательства в форме разных пережитков в суевериях и в фольклоре.

Механизмы, с помощью которых вытесненный комплекс находит в сознании свое символическое выражение в виде определенной группы психических процессов, точно обследованы и известны в настоящее время во всех своих подробностях. Фактическая форма проявления никогда не зависит от «случая», но всегда определяется особыми факторами, вытекающими из переживаний и фантазий индивидуума; а они редко бывают одни и те же у двух различных людей. Но мы не можем вдаваться здесь в подробности, и я должен отослать читателя к литературе, обнимающей собой остальные не терапевтические стороны психопатологии.

Знание тех причин, благодаря которым происходит искажение при проявлении бессознательных комплексов, облегчает нам также понимание того путающего нас на первый взгляд явления, что симптом определенно болезненный и мучительный может несмотря на это все таки доставлять больному удовольствие. При этом нам надо, обратить внимание прежде всего на три важные момента.

Во первых: удовольствие или удовлетворение являются главным образом бессознательными, так как дело идет о затаенных, глубоко скрытых и чуждых сознанию желаниях, которые подобным образом находят себе удовлетворение.

Во вторых: истерический симптом - не осуществление желания в чистом виде, а представляет собою компромис между таким осуществлением и вытесняющими силами; в то время как удовлетворение касается бессознательного желания, страдание возникает главным образом благодаря конфликту между этим желанием и тормозящими силами, в роде стыда, страха, отвращения и т. п., происходящими из поверхностных и более сознательных слоев душевной жизни.

В третьих: страдание и само по себе часто бывает приятно, может доставлять наслаждение. Так, напр., сексуальное извращение, состоящее в склонности находить удовольствие в боли и в желании страданий (мазохизм), встречается в большей или меньшей степени и у нормальных людей: выражение «im Leiden sicli welgen» (всласть намучиться) показывает нам, насколько общеизвестна эта тенденция: у женщин она сильнее выражена, чем у мужчин, и резко повышена при истерии.

Теперь мы должны поставить вопрос, каким образом это символическое соотношение, которое до сих пор интересовало нас исключительно с его психической стороны, может проявляться в физических симптомах истерии, в роде, напр., болей, параличей н т. п. Дело в том, что аффект всегда сопровождается соматическими сопровождающими его явлениями, как это мы наблюдаем, напр., при напряжении мышц в гневе, дрожании при страхе и т. п., и если оставить в стороне проявление речи, язык, то у нас остаются как средства проявления наших душевных процессов исключительно различные телесные движения. Движения эти всегда связаны с соответствующими представлениями, и если эти представления ассимилируются каким либо комплексом, то этот комплекс может находить в них свое символическое выражение. В подобном случае какое нибудь определенное движение, напр. ходьба, может служить изображением какого либо комплекса, с которым косвенно связано представление, соответствующее этому движению, в роде, напр., неспособности опорожнить кишечник. На физиологическом языке это означает следующее: какое нибудь инстинктивное влечение, нормальному проявлению которого препятствует определенный тормоз, избирает, вместо того, чтобы найти себе выражение в признаках эмоционального душевного движения, совершенно другие нервные пути и сказывается в таких моторных действиях, которые свойственны этим путям. Истерический симптом можно сравнить с человеком, угрожающе сжавшим кулаки и не испытывающим при этом никакого гнева, так как аффект отщеплен и стал бессознательным.

Для того, чтобы обозначить замену психического проявления проявлением физическим, Фрейд пользуется термином «конверсия», и тот известный тип истерии, при котором преобладают телесные симптомы, он так и называет «конверсионной истерией». Он придерживается того взгляда, что при наличии истерии существует особая «соматическая готовность», вследствие которой конверсия совершается с большей легкостью, чем у нормального человека. Рядом с этим предположением можно поставить также и тот факт, что и вообще у таких больных телесные процессы в гораздо более сильной степени, чем у людей нормальных, подвержены влиянию психических и в особенности аффективных факторов (о чем мы уже говорили в связи с гипнотическими явлениями). Фрейд находит кроме того, что часто имеется особая предрасположенность («Predisposition») одной какой нибудь определенной части тела к отводу энергии, оттесненной на неправильные и ненормальные пути. Поэтому выбор отдельного симптома определяется не исключительно одними только наличными психическими ассоциациями и символическими соотношениями, но также и особым притяжением тех символических процессов, о которых идет речь, к какой нибудь определенной чувствительной части тела, которая может быть является дефектной или пораженной каким нибудь действительным болезненным процессом. Так, например, если вытесненный комплекс может быть каким нибудь образом символизирован с помощью представления о хромоте, то конечно этот вид его изображения будет особенно легко избран, если у больного нога действительно хромает. Это последнее открытие вполне совпадает и с обычными, общепризнанными данными, так как местные причины истерии столь хорошо известны, что многие врачи и в особенности хирурги обращают свое внимание прежде всего на них и до известной степени пренебрегают более важными психическими причинами.

Мы уже отметили выше, что желания и фантазии, за счет которых происходит в конечном счете образование истерических симптомов, весьма интимной природы и являются несовместимыми с сознательными этическими и моральными понятиями больного. Мы не должны поэтому удивляться тому, что в патогенезе болезни выдающуюся роль играют психосексуальные факторы, и это тем в большей степени, что фантазия и вообще по всей своей сущности онтогенетически связана с половым инстинктом, а с другой стороны и потому, что нет таких других психических процессов, которые подвергались бы столь же интенсивному вытеснению и искажению, как те, что связаны с сексуальностью. Надо сказать, что в утверждении этого тезиса очень немного действительно нового; с самого начала медицинской науки люди были очень близки к этому тезису, который содержится даже в самом названии «истерии». Фрейд формулировал тезис, по которому каждый истерический симптом построен на вытесненном сексуальном желании, - и навлек этим на себя целую бурю негодования и возражений, так как выступил со своим утверждением в такую эпоху, как наша, когда имеется стремление ограничить сексуальность до минимальной возможности. Но тем, кто в состоянии строго различать друг от друга принципы моральные и научные, отводя как тем, так и другим определенное место, вполне понятно, что вопрос об истинности этого утверждения должен разрешаться доказательствами, основанными на фактах, а не на априорных предрассудках; и надо сказать, что ни один исследователь, проверив детально и непредубежденно факты, на которых Фрейд основывает свое утверждение, не мог сделать ничего другого, как только согласиться с ним. Фрейд допускает, конечно, и, повидимому, необходимо это подчеркнуть, что в развитии каждого случая истерии принимает участие и много других патогенных факторов разного рода, но он утверждает, что специфический и единственно необходимый фактор - фактор психосексуальный.

Вследствие широкого смысла, который Фрейд придает термину «сексуальный» и вследствие его общих взглядов на сексуальность, возник целый ряд недоразумений, но этой темы мы здесь коснемся лишь в самих кратких словах; читателя же мы отсылаем к специальным работам на эти темы. Применение термина сексуальность Фрейд не ограничивает одними только процессами, служащими функции размножения, но распространяет его и на такие действия, как, напр. мастурбация, главной функцией которых является, очевидно, не что иное, как достижение особой формы удовлетворения и удовольствия.

В чем особенность этой формы удовлетворения и свойственных ей ощущений, это, вероятно, не так то легко определить, но каждый нормальный человек настолько знаком с ней, что точное определение представляется излишним.

Здесь можно поставить вопрос, как возможно согласовать эту сексуальную теорию истерии с тем важным значением, которое мы приписали выше инфантильному происхождению патогенных психических факторов, фантазий и т. п. В ученых кругах все еще придерживаются того воззрения, что сексуальность это почти то же самое, что функция размножения; что сексуальности, следовательно, не может существовать в таком возрасте, когда не дана еще возможность выполнения этой функции, как, напр., в возрасте, предшествующем периоду полового созревания. Фрейд несогласен с этим телеологическим определением и утверждает в противовес ему, что половое влечение не нечто, внезапно появляющееся во время полового созревания, как какое то совершенно новое явление, как это принято обычно думать. В действительности Дело обстоит иначе: та форма этого влечения, которую оно принимает в этом периоде, развилась постепенно и медленно из рудиментарных элементов, существовавших уже в самом раннем детстве. По Фрейду сексуальность существует уже в детском возрасте; она выступает только в ином виде, является еще несовершенно организованной и не приспособленной к своей позднейшей функции. Но эта другая форма, характерная для детского возраста, в той же мере заслуживает название «сексуальной», как и свойственная взрослым. Подобно сексуальности взрослых людей, и инфантильная сексуальность также имеет и психические и физические проявления. Примеры проявлений первого рода: склонность к другому полу и ревность по отношению к нему, любопытство к объектам сексуального характера и разнообразные фантазии и наклонности, на общее значение которых мы уже указывали выше. С физической же стороны дело идет о переживании приятных ощущений сексуального характера и о стремлении к ним: ощущения эти могут вначале возникать в каком угодно месте тела, так, как еще не установлен в этом отношении примат генитальной зоны. Некоторые участки с самого начала более чувствительны, чем другие; им присвоено название «эрогенных зон». Из них самую большую роль играют различные отверстия тела, в особенности же отверстие мочеиспускательного канала и канала пищеварительного; одно из отверстий тела сохраняет и в жизни взрослого человека явное сексуальное значение, как это ясно видно на феномене поцелуев. Функции, связанные с этими отверстиями тела, вызывают особые приятные ощущения, интенсивность и своеобразие каковых невозможно объяснить, исходя из одного только физиологического значения этих функций, как таковых. Подобно тому как взрослые люди едят различные деликатесы не только для обмена веществ, но и благодаря их приятному вкусу, так и младенец сосет свою соску не только когда он голоден, но и в состоянии насыщения, вследствие тех приятных ощущений, которые связаны с этой деятельностью.

Все это множество первичных приятных ощущений и деятельностей испытывает в дальнейшем очень глубокие изменения и вследствие эволюции и благодаря воспитанию. И только часть их подвергается отбору и переформировке с тем, чтобы образовать половое влечение в собственном смысле слова. Другая, большая часть признается в дальнейшем несовместимой с социальными обычаями и с эстетическими и моральными понятиями и вступает вследствие этого в конфликт с различными задержками, исходящими от этих высших требований. В результате этого конфликта примитивные инстинктивные влечения «вытесняются», погружаются в глубину и подвергаются забвению, а вместе с ними исчезают большею частью и все остальные, связанные с ними во времени психические процессы. Таким образом, Фрейд сразу вместе с проблемой истерической амнезии разрешает и проблему нормальной детской амнезии; и та и другая сводятся им к процессу вытеснения. Но эти вытесненные инстинктивные влечения не угасают совсем - давние желания гораздо труднее уничтожить, чем это обыкновенно принято думать - и стремление к удовлетворению этих влечений продолжает существовать в течение всей жизни. Они ведут при этом скрытое существование в таких сферах душевной жизни, которые совершенно отщеплены от сознания, а именно в сфере «бессознательного». А так как вытесняющие силы постоянно продолжают свое действие, и так как действие их носит характер автоматический, то для влечений, о которых идет речь, невозможно прямое удовлетворение, вследствие чего они вынуждены искать себе удовлетворения в непрямых и символических средствах выражения. Принадлежащая же им энергия переводится в эти вторичные, более допустимые виды деятельности, и дает, таким образом, очень крупный компонент для тех человеческих стремлений, которые направлены на интересы общего, социального и культурного, характера и развития. Этот процесс перенесения энергии с вытесненной сексуальной цели на другую допустимую в социальном отношении и полезную цель Фрейд называет «сублимацией», заимствуя это образное выражение из химии. При известных условиях эта попытка сублимирования примитивных влечений удается лишь очень несовершенно. Если эта попытка вовсе не удается, то результатом является какая нибудь форма явного сексуального извращения; смысл этих последних явлений оставался до тех пор загадочным, пока Фрейд не показал, что они не что иное, как каррикатура или искажение того или иного инфантильного, сексуального компонента.

При истерии попытка вытеснения терпит неудачу в том смысле, что не удается нормальная сублимация примитивных влечений в социальную деятельность, так что не развивается полного отказа от прежних, направленных к достижению удовольствия, тенденций. Мы не знаем, отчего зависит эта неудача: от того ли, что соответственные импульсы были слишком слабыми или наоборот слишком слабыми оказались силы вытесняющие; вероятно, действуют совместно оба эти момента.

Избалованность ребенка-это только иное выражение для обозначения последнего из только что указанных моментов: она очень часто приводит к истерии, так как избалованный ребенок недостаточно приучен к тем ограничениям, которые требуются социальной жизнью. Но с другой стороны неудача вытеснения, не является при истерии полной. Влияние вытеснения достаточно сильно, чтобы предупредить проявление импульсов в их первоначальной форме и чтобы заставить их взяться за непрямые выразительные средства. Компромис между импульсом и вытеснением и ведет, как уже разъяснялось выше, к образованию наблюдаемых на деле истерических симптомов (Сублимация и сама по себе тоже продукт компромиса, но все же она, и качественно о количественно отличается - от компромисных образований характерных для невротических симптомов).