Когда врач становится больным

...Не каждый из нас, врачей, «сгорает» потому, что «светит». 
Может быть, мы просто не обращаем на себя внимания?

Из разговора

Говорят, что проблема эта была решена еще в евангелии, в котором сказано определенно: «врачу, исцелися сам!» Но, к сожалению, не все исцелялись. И даже умирали. Позднее уже появилась концепция, что если не исцеляются, то лишь потому, что у врачей болезни-то протекают не как у всех людей. И вообще, доктор болеть не должен!

Вот, так сказать, коротко мнимая суть проблемы. Думается, однако, что все эти расхожие представления о болезнях врачей далеки от бесспорности.

Общеизвестно, что их работа связана с большим нервным напряжением. Нельзя не учитывать почти постоянную необходимость владеть своими эмоциями, а неотреагированные эмоции, как известно, могут негативно сказываться на состоянии центральной нервной системы. На здоровье отрицательно влияют ночные или круглосуточные дежурства, утомляющие операции, связанные нередко с волнениями определенные процедуры и манипуляции.

Не стоит закрывать глаза и на то, что врачу приходится отвечать и за несовершенство медицины, а иногда, как мы видели, сталкиваться с людьми, предъявляющими ему не всегда обоснованные претензии. Перегрузка в работе, сопровождающаяся систематической нехваткой времени, и все возрастающее давление потока информации также не могут положительно сказываться на здоровье врача. Не удивительно, что Л. А. Горенский (1969) выявил неврозы у каждого четвертого врача. По данным, полученным во Франции (1973), неврозы у врачей встречаются в 2 раза чаще, чем у инженеров. Высказывалось мнение, что если медицинские знания имеют какую-либо цену и если их должным образом применять, то состояние здоровья врачей должно было бы быть значительно лучше, чем у остального населения. Должно было бы... А на самом деле?

Наблюдения за тем, как же применяют к себе врачи медицинские знания, не свидетельствуют о том, что это делается наилучшим образом.

Среди 145 врачей г. Таллина мною были распространены анкеты с просьбой ответить на некоторые вопросы (анкеты не подписывались). Выяснилось, что утренней гимнастикой занимается 24,1 процента, рационально питается (регулярность приема пищи, соблюдение при необходимости диеты и т. п.) 25,5 процента, отдыхает в течение дня 19,3 процента врачей и т. д.

Не следует закрывать глаза на то, что не всегда условиям труда и быта медиков уделяется на местах должное внимание. Но медицински рациональный образ жизни зависит в немалой степени и от самого врача, от собственного желания бережно относиться к своему здоровью. Не может быть объективных причин к отказу, например, от занятий утренней гимнастикой или от курения! Кстати, складывается впечатление, что число курящих среди врачей все же меньше, чем среди остального населения. По моим данным, на 100 врачей до 40 лет курят среди мужчин около 20 человек и среди женщин 5.

Врач, однако, не должен курить вообще. Ведь, помимо всего прочего, плохой пример доктора подрывает веру больного в его слова.

Пренебрежение со стороны врачей своим здоровьем является, по-видимому, распространенным явлением. Так, считают, что одной из ведущих причин смертности врачей США от сердечно-сосудистых заболеваний является нерациональный образ жизни. Особенно подчеркиваются факторы перенапряжения нервной системы, пренебрежение ежедневными физическими упражнениями, нерегулярность приема пищи. Конечно, в США отрицательно сказываются на здоровье врачей фактор конкуренции, борьба за частную практику, но не следует недооценивать и, видимо, всеобщую тенденцию пренебрежительного отношения врачей к своему здоровью.

«Наиболее занятый, ведущий беспокойный образ жизни и несущий громадную ответственность представитель современного общества - обычный практикующий врач - является одной из наиболее распространенных «сердечных жертв» нашей цивилизации...» - пишет известный кардиолог профессор B. Рааб. Согласно зарубежным данным, врачи умирают от коронаросклероза в 2 раза чаще, чем люди других специальностей, занятые умственным трудом.

Особенно велика смертность от коронаросклероза среди хирургов. После 50 лет 50 процентов хирургов США умирают от инфаркта миокарда или сосудистых поражений центральной нервной системы. Профессор C. И. Ашбель с сотрудниками (1967), изучая состояние сердца у хирургов в г. Горьком, пришли к выводу, что у последних болезненные изменения на электрокардиограмме обнаруживаются в 4 раза чаще, чем у рабочих литейных цехов. Дольше всего (более 15 лет) с пересаженным чужим сердцем прожил житель Марселя Эммануэль Витриа. Он на много лет пережил сделавшего ему операцию доктора Эдмона Анри, который сам скончался... от инфаркта сердечной мышцы. Некоторые исследователи ставят даже вопрос, не придется ли в дальнейшем рассматривать инфаркт миокарда у хирургов как профессиональное заболевание.

Все изложенное еще раз подчеркивает значимость фактора перенапряжения центральной нервной системы среди причин заболеваемости и смертности врачей.

Анализируя отношение врача к себе, когда он здоров, можно частично объяснить и его поведение в случае заболевания. Очень часто врачи недооценивают у себя начальные признаки болезни. В качестве примера можно сослаться на историю заболевания А. П. Чехова. Как свидетельствует жена писателя, «Чехов не любил лечиться. Приходилось прибегать к различным ухищрениям, чтобы заставить Антона Павловича дать себя выслушать...». Недооценивал он и серьезность своей болезни.

Спустя три-четыре года после впервые появившегося кровохарканья А. П. Чехов писал: «...каждую зиму, осень и весну и в каждый сырой день я кашляю. Но все это пугает меня только тогда, когда я вижу кровь: в крови, текущей изо рта, есть что-то зловещее, как в зареве. Когда же нет крови, я не волнуюсь и не угрожаю литературе «еще одной потерей». Дело в том, что чахотка или иное легочное страдание узнается по совокупности.

Если бы то кровохарканье, которое у меня случилось в Окружном суде, было симптомом начинающейся чахотки, то я давно уже был бы на том свете, - вот моя логика».

И не врачу ясно, что приведенные симптомы болезни могли вполне укладываться в картину туберкулеза легких. Однако А. П. Чехов - врач и тонкий знаток человеческой души - в отношении самого себя допустил ошибку. Поддавшись присущей медикам в начале болезни «оптимистической логике», он не обращается к врачам и совершает тяжелейшую для того времени поездку на Сахалин. В возрасте 44 лет: А. П. Чехов умирает от туберкулеза.

В журнале «Условия жизни и здоровье» за 1956 гол помещена характерная заметка «Врач, береги себя». В ней говорится: «Наблюдения показывают, что врач; гораздо больше заботятся о здоровье своих больных, чем о своем собственном... Больные-врачи приходят на исследование при раке легких через 7 месяце после появления первых симптомов, при злокачественных явлениях со стороны желудочно-кишечнот тракта - через 9 месяцев и т. д.».

Труд врача предполагает самоотверженность и заботу о больном в первую очередь, но это не должно означать игнорирование врачом своего собственного здоровья, которое нужно не только ему, но и обществу. Еще Гиппократ писал: «Врачу сообщает авторитет если он хорошего цвета и хорошо упитан, соответственно своей природе, ибо те, которые сами не имеют хорошего вида в своем теле, у толпы считаются не могущими иметь правильную заботу о других». Эту же мысль лаконично выразил один пациент: тучный доктор не должен лечить больного ожирением. Между тем среди врачей считается обычным явлением перенести грипп или ангину на ногах, приступить невыздоровевшим к работе и т. д.

В XVII столетии по предложению знаменитого врача, бургомистра города Амстердама Николааса ван Тульпа эмблемой медиков стала горящая свеча, заменившая собой чашу и змею. Внутренним смыслом этого символа были слова «Aliis inserviendo consumora» (буквально - «служа другим, уничтожаю себя»), или «светя другим, сгораю сам». Свет людям нужен. А кому нужно «сгорание»? А впрочем, всегда ли в нем дело? Может быть, врачи попросту игнорируют свое состояние, подсознательно надеясь на то, что знание медицины - залог здоровья?! Или по крайней мере преграда болезням!

Американские исследователи пришли к выводу, что, если бы удалось продлить жизнь каждого американского доктора даже на один год, то это было бы равносильно увеличению численности врачей США примерно на 7 тыс. человек. А ведь речь идет о наиболее квалифицированных, зрелых и опытных кадрах.

Труднопереоценимое значение имеет охрана здоровья врача в нашей стране. Уместно в связи с этим напомнить, что В. И. Ленин считал здоровье человека не личной, а государственной собственностью. В письме, написанном летом 1918 года А. Д. Цюрупе (Ленин В. И. Полное собр. соч., 5-е изд., т. 50, с. 177), Владимир Ильич называет здоровье «казенным имуществом». В 1981 году появилась статья «Берегите врачей». Написал ее профессор-хирург. А думать об этом надо всем. Борьба за бережное отношение врача к себе и привлечение внимания общественности к охране его здоровья - это не только законное проявление заботы о враче, как о любом человеке, но, в конечном счете, - это и улучшение медицинской помощи населению, это борьба за здоровье и продолжение жизни сотен и тысяч людей.

Недооценка врачом своей болезни имеет место большей частью на первых ее этапах. Когда же болезнь заставляет его обратиться за помощью, то тут подчас наблюдается другая крайность: болезни встают перед доктором в наиболее тяжких формах.

История медицины знает много примеров, когда врачи в состоянии полного здоровья жертвуют им и даже своей жизнью во имя здоровья больных или научных исследований, служащих человечеству и победе над болезнями. Подвиги этих бессмертных тружеников медицины получили довольно подробное освещение в работах Б. Д. Петрова, М. К. Кузьмина, в известной книге Гуго Глязера. «Драматическая медицина. Опыты врачей на себе» (1965). Чтобы не расставаться со своими воспитанниками, добровольно пошел на смерть врач и учитель Януш Корчак. Немеркнущей страницей является героизм и самопожертвование врачей в годы Великой Отечественной войны. Многие из них удостоены звания Героя Советского Союза.

Речь, однако, идет о психологии больного врача. В художественной литературе пример относительно спокойного восприятия тяжести своего состояния дал Роже Мартен дю Гар в «Семье Тибо»: доктор Антуан Тибо ведет дневник, отражающий его постепенный уход из жизни вследствие отравления газами. С мудрой иронией отнесся к приближающейся смерти писатель и врач Франсуа Рабле. Ему приписывают сказанную за несколько минут до смерти фразу: «Я отправляюсь искать великое... закройте занавес, комедия сыграна». А вот что рассказывают о кончине И. П. Павлова. Для него и смерть была физиологическим экспериментом. Умирая, он до последней минуты диктовал ассистенту свои ощущения. Когда же кто-то постучал в дверь, он раздраженно крикнул: «Павлов занят! Павлов умирает»

«Всякое страдание и болезнь, - писал профессор Г. И. Россолимо, - вносят в духовный мир человека такие перемены, которые, выдвигая одни его стороны, затемняют другие, меняют подчас гармонию личности, а также и характер отношения к самому себе...»

Частным проявлением этого и является неверная оценка врачом своей болезни.

Крупнейший хирург прошлого столетия Эрнст Бергман поставил сам себе диагноз рака желудочно-кишечного тракта и категорически отказался от операции. А на вскрытии было обнаружено сужение кишечника воспалительного происхождения. Операция спасла бы ему жизнь.

Даже такой блестящий диагност, как С. П. Боткин, как известно, о собственной болезни сделал неверное заключение. Тяжелые приступы стенокардии он трактовал как результат влияния воспаленного желчного пузыря, не допуская у себя сколько-нибудь глубоких изменений в сердце. Хотя у С. П. Боткина при вскрытии и были обнаружены камни в желчном пузыре, однако смерть последовала от коронаросклероза, причем в мышце сердца были обнаружены не оставляющие сомнений признаки перенесенного дважды инфаркта миокарда.

Н. А. Белоголовый отмечает, что это «не может говорить против его достоинства как превосходного и безукоризненного диагноста, а истекает из тех свойств человеческой натуры, по которым никто не может быть судьей в своем собственном деле (курсив наш. - Н. Э.) и в силу которых ни один врач при серьезном заболевании никогда не может лечить самого себя».

Верно, что врачи обычно игнорируют у себя начальные проявления заболевания, но не менее верно и то, что нередко заболевший доктор получает от своего товарища поверхностную консультацию или совет «на ходу», что в немалой степени также ведет к запоздалому распознаванию болезней у врачей. Разве редкостью являются случаи, когда, вопреки элементарным принципам врачевания, вопреки логике, медицинского работника сначала лечат, а потом... обследуют?!

Ф. Ф. Гудошников, изучив состояние здоровья работников здравоохранения г. Свердловска, показал, что 45,6 процентов из них нуждались в диспансерном наблюдении. В общей структуре заболеваемости на первом месте оказались болезни нервной системы, на втором - органов кровообращения и т. д.

К нам, медикам, больше чем к кому бы то ни было, можно отнести слова В. И. Ленина: «...мы очень любим лечить больных, очень сочувствуем и сожалеем об умерших и очень мало что делаем, чтобы предупредить эту заболеваемость и ранние, преждевременные смерти» (Бонч-Бруевич В. В. И. Ленин и медицина. - Медицинский работник, 1931, № 3. Цит. по Е. Д. Ашуркову и А. Б. Шевелеву. - Вестник АМН СССР. 1960, № 4, с. 11-17).

Обращает внимание еще одно явление. Среди врачей пенсионного возраста, заведомо знающих о наличии у них того или иного заболевания, отмечается тенденция скрывать его от своих коллег, несмотря на плохое подчас самочувствие. Особенно это заметно среди профессорско-преподавательского состава и научных работников. Здесь сказывается по-человечески понятная боязнь ухода от активной деятельности, страх оказаться не у дел. Нередко это заканчивается трагическими исходами на лекциях, в операционных залах, на конференциях.

Серьезным является вопрос о том, как вести себя лечащему врачу с заболевшим коллегой. Нельзя допускать, чтобы больной «руководил» диагностикой и лечением.

Еще профессор Р. А. Лурия отмечал, что часто именно врачи, когда они заболевают, мешают поставить у них правильный диагноз, «помогая» разобраться в болезни. Неверны поэтому рекомендации лечащего врача типа «может быть, сделаем то-то» или «может быть, вы примете это...». Подход к заболевшему доктору должен быть таким же, как и к другим пациентам. Как и любому больному, ему надо указать когда и как принимать лекарство, какой (конкретно) придерживаться диеты, каким должен быть режим.

Задача лечащего врача осложняется, если у заболевшего коллеги серьезное заболевание. С особой остротой встает здесь вопрос о врачебной правде. Больной смотрит в глаза и просит, требует истины. Его взгляд говорит о том, что ему «все ясном. Как быть? Думается, что в этих случаях решающее значение приобретает прогноз для жизни. Если у врача нет болезни, которая на данной стадии ее течения может кончиться печально, ему следует сказать правду.

О врачебной правде написано немало. Одни считаю, что больным надо ее говорить во всех случаях, другие с этим не согласны. Как уже упоминалось, в США с 1950 года отказались от практики утаивания от больного, в частности раком, его диагноза и стали сообщать о заболевании большинству пациентов. Судя, однако, по публикациям последних лет, дискуссии о целесообразности такого однозначного подхода не утихают. Главное, в чем я глубоко убежден, - у больного нельзя отнимать надежду.

У врача И. была диагностирована запущенная форма рака желудка. От больного это скрыли. Его пришел навестить товарищ по студенческой скамье.

- Мне нужна правда, - обратился больной к старому другу, - чтобы сделать соответствующие распоряжения. Ты - мой друг... Это рак или нет? Ты обязан сказать.

- Это опухоль.

Больной задумался.

- Спасибо за правду, но ты... убил меня.

Зигмунд Фрейд, узнав от врача, что у него рак, прошептал: «Кто дал вам право говорить мне об этом?!»

Заболевший доктор даже тогда, когда у него проскальзывает мысль об истинном положении вещей, как и все люди в таких случаях, хочет уйти от роковых мыслей и, как и все, склонен к иллюзиям. Любовь к жизни, желание жить оказываются порой сильнее неумолимых фактов.

Не следует уступать настояниям врача, утверждающего, что, как медик, он «все понимает» и ему «можно сказать все». Чем больше пациент настаивает, чтобы ему открыли правду, тем сильнее он ее страшится.

По моим наблюдениям, у больного врача бывают одновременно две концепции болезни: одна более пессимистическая, которую он высказывает, другая более оптимистическая, в которую он в глубине души хочет верить. Очень важно эту последнюю, вторую гипотезу выявить и убедительно подкрепить.

Относится это в полной мере и к врачам - крупным специалистам. Известно, что Н. И. Пирогов умер от злокачественной опухоли верхней челюсти. Первоначально он не придавал значения своему заболеванию, хотя несколько раз и высказывал мысль: «Не раковая ли это штука?» Созванный в Москве консилиум подтвердил диагноз и предложил оперативное лечение. Необходимость в операции лишила Н. И. Пирогова всяких иллюзий, его настроение и состояние ухудшились.

Жена и сын настояли на том, чтобы операцию сделал в Вене всемирно известный Т. Бильрот. Последний тщательно осмотрел своего не менее знаменитого пациента, категорически отверг диагноз и заявил, что в оперативном вмешательстве нет необходимости. Как свидетельствует доктор С. Шкляревский, сопровождавший в Вену Н. И. Пирогова, больной «из убитого и дряхлого старика, каким он был во время дороги от Москвы до Вены, опять сделался бодрым и свежим». После возвращения он совсем воспрянул духом, ухаживал в саду за своими любимыми розами, катался верхом. Через какое-то время болезнь, к несчастью, взяла свое...

Кое-кто из современников обвинил Т. Бильрота в диагностической небрежности. Для этого, однако, нет никаких оснований. Т. Бильрот не сомневался в истинном характере заболевания, но, учитывая преклонный возраст больного и запущенность болезни, понимал бесперспективность хирургического вмешательства.

Как настоящий врач, он решил использовать свой авторитет для того, чтобы, по крайней мере, скрасить Н. И. Пирогову последний период его жизни.

Говоря о болезнях врачей, нельзя обойти и некоторых вопросов врачебной тактики в тех случаях, когда у больного медика - боязнь рака или функциональные расстройства нервной системы. Таких больных, к сожалению, сейчас немало. Из бесед с врачами складывается впечатление, что нет почти ни одного, который бы при заболевании, особенно серьезном, не страдал когда-нибудь боязнью рака. Очень трудно убедить врача, что у него действительно не было или нет рака, если эта мысль овладела им. Он по-своему (в пользу своей концепции) трактует каждый взгляд, каждое слово, малейшее ухудшение своего состояния. Он забывает, что, например, операция всегда в большей или меньшей степени травмирует организм, что после нее возможно возникновение спаечного процесса и т. д. Это очень тягостные переживания. А. Крекке по этому поводу писал, что у врача легче оперировать рак прямой кишки, чем убедить его в том, что это был полип.

Что касается упорных функциональных расстройств нервной системы, то хороший лечебный эффект не редко дает приобщение пациента к труду.

Мне пришлось наблюдать врача Т., 28 лет, которая около года пролежала в больнице по поводу различных подозреваемых заболеваний. Постепенно Т. настолько «ушла в болезнь», что перестала ходить и все время находилась в постели. Трудотерапия вернула врача Т. за короткий срок к обычной деятельности.

Не сказалось ли отрицательно на здоровье Т. уделявшееся ей большое внимание, что, вместо положительного эффекта, постепенно усугубляло ее уверенность в тяжести своего состояния?

Этот пример может свидетельствовать и о другом, а именно: отношение лечащего врача к больному коллеге, как, впрочем, и к любому другому пациенту, должно быть индивидуальным.

В заключение этой главы позволю себе привести отрывки из заметок приятеля, профессора-хирурга. Зная мой интерес к психологии больного врача, он разрешил их опубликовать.

«...Сегодня по устной договоренности принят в больницу.

В историю болезни надо было внести диагноз, с ко-эым поступил. Направления у меня не оказалось.«Что писать?» - спросила сестра. Заминка. Врач от-гил: «Потом запишем» Это была психотерапия - у было известно, что у меня предполагается.

В коридоре отделения встретил знакомых, они уже выздоравливают после операции. Общаться нехочется. Они, претендуя на остроумие, вопрошают. «Как так, я врач, а болен?» Другие пытаются навязать разговоры на медицинские темы: речь идет либо о собственных болезнях, либо о недостатках здравоохранения. В ином положении мне бы не отказало чувство юмора, сейчас не хочется говорить ни о чем и ни с кем.

Второй день пребывания в больнице. Просил никого к себе не пускать. О чем со мной могут говорить? Утешать? Никогда этого не любил. Ведь мне понятно, что означают сужение бронха, одышка, похудание, изменения крови. Перед госпитализацией решил просмотреть соответствующую литературу, потом от этого отказался. О выздоровлении никто не пишет. Называют разные сроки, сколько можно прожить после операции. Если она пройдет удачно. А что значит удачно? Если не останусь на операционном столе. Все бывает, ведь сам оперирую.

Всеволод Аксенов в преддверии неизбежного «расписал» все: кто будет выступать, какая должна звучать музыка. В этом увидели спокойную мужественность. А может быть, он не смог отделить себя от своей профессии? Он был актером. И все же есть в этом что-то противоестественное. И страшное. Как в одном фильмов Хичкока, в котором показана прижизненая репетиция похорон. Меня, честно говоря, «потом» занимает мало. Важное другое - можно ли это отогнуть?

Вспомнил двух знакомых пациентов. А. находился в онкодиспансере, стал скелетом, обтянутым кожей, диагноз не вызывал сомнений. Вдруг начал поправляться. С тех пор прошло десять лет, жив. Загадка. Т. диагноз также был ясен, подтвержден гистологически. Упорно лечили. Поехал в онкоцентр на консультацию, выяснилось, что диагноз ошибочен. Жив, здоров.

И еще: вышла книга, в ней анализируются псевдоопухоли. Более чем у двухсот человек, считавшихся обреченными, после операции диагноз не подтвердился. Это уже не психотерапия - написано для нас, врачей.

Может быть, и я попаду в исключения? Впрочем, почему я? Потому что этого хочу? Так ведь все хотят жить. Надо смотреть в глаза статистике, а она известна.

Раздражают разговоры, звуки и даже, казалось бы, успокаивающая «Лунная соната» (ее передавали по радио). Ни одно «чтиво» не захватывает, хотя рядом любимые «Сага о Форсайтах», «Круг чтения», а также рекомендуемые в подобных ситуациях детективы.

Успокаивает дождь. Он все время стучит по стеклу окна.

Несмотря на снотворное, ночь провел плохо. Делал все, чтобы уйти от мрачных мыслей. Старался «воспроизвести» только хорошее. Так сказать, подводил итоги. Вспомнил места, где бывал: сероватую дымку Сены, венский лес, тишину красочных пригородов Сан-Франциско, чуть сонный, умиротворяющий Осло. Любопытно, что перед глазами - только то, что не ассоциируется с шумом или весельем. Увидел также места детства, очень нравящийся мне Ужгород (опять-таки своим уютом) и покрытый снегом маленький приморский поселок Вызу.

Кажется, об А. Л. Мясникове писали: врачевал; искал; писал; любил; жил. Я его знал, себя с ним не сравниваю. Но все это тоже было. Обижаться на жизнь нельзя. Правда, больше думается о том, что любил, чем о том, что писал.

Пытался увидеть перед собой лес, но только хвойный, волны моря, поле с ромашкой. Хотел ощутить запахи цветущего ореха и акации - не удалось.

Интересно, о чем думают другие в такие минуты? И еще: когда легче «расставаться» - когда есть что вспомнить или когда нет ничего в прошлом?

Потом начал размышлять: все равно, главное - позади, какая разница, прожил 50, 60 или 70? Десять-двадцать лет - мгновенье. А разве в 80 меньше хотят жить? По моим наблюдениям, нет.

...Показалось, что любопытно-грустным взглядом на меня смотрит мой любимец - белый пушистый усатый

кот и... проснулся. Люблю животных. В них - та непосредственность, которая все чаще исчезает в людях.

Сегодня консилиум.

Он состоялся. Необходимость операции не вызывала ни у кого сомнения. Меня готовят к ней все дни. О диагнозе разговора не ведут. Предполагается, что мне все ясно. Мой приятель-онколог спросил, сколько взято у меня при бронхоскопии кусочков ткани на биопсию. Ответил: три или четыре. «Значит, диагноз был не очевиден, иначе бы взяли один», - сказал он. Если бы он знал, сколько он влил в меня этой фразой надежд! Ведь в этом, действительно, есть логика! Понимаю, что это была косвенная психотерапия. Знаю, что все мы склонны к самообману, и все-таки, а может быть...

Читал, что при опросе больных в ФРГ более 60 процентов из них хотели знать о себе правду, какой бы она ни была страшной. Я отношусь к меньшинству. Хочу убедительной лжи. Теперь я понял, как страшно знание, лишенное иллюзий.

Хочу, чтобы меня оперировали завтра - тринадцатого. Кажется, это удивило. Признался: мне всегда везло тринадцатого. Вообще, я не суеверен, а тут стал... Признак слабости.

...Прошло десять дней после операции. Вязкость мыслей, недомогание, бледность. Знаю, что диагноз не подтвердился. Помню, что как только очнулся от наркоза, спросил шепотом, что у меня оказалось. Ответили: все в порядке. Ловил взгляды врачей, сестер. По ним понял, что не лгут. Историю болезни не просил показать. Заметил, что от меня ее не прячут. Это был оригинал, она была потрепана, записи на первой странице сделаны разными чернилами. Три дня назад я узнал результат гистологического исследования. Редкое заболевание. Вернулся с того света.

Ощущаю боли в грудной клетке, трудно переворачиваться, больно кашлять, глубоко дышать. И все это, любые физические боли - ничто по сравнению со страшным психическим ударом, пережитым до операции.

До сих пор как будто удавалось контролировать свое поведение. Сейчас нервная система сдает. Реакция расслабления. Надо взять себя в руки.

...Нахожусь в реабилитационном отделении за городом. Цветет черемуха. Я никогда так остро не ощущал ее запаха. Над окном поет скворец. Здорово! Вышел в лесок погулять. Нашел ежа, взял его в руки. Впервые узнал, что у него есть ушки. Впрочем, почему бы им не быть у него? Просто никогда над этим не задумывался. Брюшко у него мягкое, пуховое. Открываю новый мир. Поздновато. Все годы проповедовал рациональный образ жизни, говорил о пользе общения с природой. А сам? Впервые увидел уши ежа. Вспомнил Томаса Манна. Он считал, что болезнь - «гениальный» путь к познанию, человеку и любви. Раньше не мог понять, почему «гениальный»? Сейчас, кажется, понимаю.

Все думаю, почему во время болезни ко мне по-доброму все отнеслись. Моя профессия предполагает одинаковое отношение ко всем. Больное сердце стрелочника или министра нельзя лечить по-разному. Не может быть сознательно «плохо» или «средне». Там, где можешь, нельзя говорить «нет». Удивлялся, когда мне отвечали тем же. Это казалось такой же нормой с моей стороны, как патологией - с другой. Это не кокетство. Наверное, в чем-то это ошибка в оценке окружающих. «В чем-то» - потому, что полностью от своего мнения отказаться не могу. В отношениях людей много корыстолюбия, потребительства и зависти, прикрываемых улыбчивой фальшью.

Как, вероятно, у всех, моя жизненная прямая давала и кривизну. Бывали компромиссы, срывы, зигзаги. А в главном все, видимо, было правильно.

Сегодня меня навестила Л. Мы знакомы много лет. Она эффектна, моложе меня лет на 15-20. К такигт женщинам отношусь настороженно, называю это комплексом разницы возрастов. Рассказала, что переживала из-за моей болезни. Это несказанно удивило. Опасалась самого страшного диагноза. Самого его - не назвала. Из всех, кто меня навестил до операции, только один из моих учеников сказал, что у меня предполагается и о чем «все говорят». Сказано это было с улыбкой, после чего последовала беспомощная попытка успокоить. Нового для меня ничего в этом не было, но бодрости не придало и еще больше укрепило в самом мрачном. Сейчас думаю: что это было с его стороны? Растерянность? Бесчувственность? Жестокость? Кто-то заметил, что некоторые ученики бывают особенно искренними, когда говорят: «Спи спокойно, дорогой учитель. Твое светлое дело давно в наших верных руках...»

А может, все же просто необдуманность? Любопытно, что на протяжении всего заболевания, думая о нем, я ни разу вслух не произнес ни названия болезни, ни ее синонимов. Только сейчас понял, что обходился без них. Сказывался подсознательный страх даже перед словом.

Л. принесла «Рубай» Омара Хайяма:

 «От веры к бунту - легкий миг один. 
 От правды к тайне - легкий миг один. 
 Испей полнее молодость и радость! 
 Дыханье жизни - легкий миг один».

Хватит ли мне силы воли стать в оставшиеся годы на деле мудрее, до конца прочувствовать, сделать выводы из того, что жизнь - «легкий миг один»?..»