В первые месяцы своей самостоятельной работы на участке я как-то получил вызов на линию к больной жене путевого обходчика (после демобилизации я начал работать на железной дороге, дело было в тяжелом 1919 году). С большими трудностями добравшись на ручной дрезине до одинокой будки этого обходчика, я увидел ужасающую картину. В небольшой душной комнате жались в углу пятеро грязных, оборванных детей. На примитивной кровати, почти без подстилки, лежала чрезвычайно истощенная, смертельно бледная сравнительно еще молодая женщина. На ней была грязная, пропитанная гноем и кровью сорочка. Все это издавало нестерпимый запах гниения; тысячи мух вились вокруг. Когда я приступил к осмотру больной, то обнаружил, что вся ее левая молочная железа была разрушена далеко зашедшим раковым процессом. Среди распавшихся тканей кое-где просвечивали оголенные ребра.
С помощью подоспевшего в это время обходчика я привел больную в порядок, обмыл ее, обработал огромную раковую язву, наложил массивную повязку, кое-как привел в надлежащий вид постель. Женщина сохраняла полное спокойствие и лишь жалобно благодарила меня за заботу.
Но как только все это было сделано, она настойчиво стала просить мужа увести из помещения детей. И тут, оставшись наедине со мной, она разразилась судорожными рыданиями и, в отчаянии простирая ко мне руки, начала умолять: «Доктор, ради всего святого, сделайте так, чтобы я умерла! Вы видите, какие несчастные из-за моей болезни наши дети. Муж не в силах управиться и со службой и с домашней работой. Когда я умру, он найдет какую-нибудь женщину, которая заменит моим детям мать. Спасите нас, доктор! Если вы поможете мне умереть, я и на том свете буду благословлять вас и вечно молиться за вас...» Мои объяснения, что это сделать нельзя, что врач не смеет умерщвлять больного, вызывали только новые потоки слез и еще более отчаянные мольбы и заклинания...
Долго продолжался этот душераздирающий диалог... Наконец я уехал, так, конечно, и не выполнив главной просьбы этой несчастной, исстрадавшейся, но такой благородной в своем бедственном положении женщины. А потом часто думал, иногда думаю и теперь, спустя полвека после этого «вызова к больной»: какой же трагически жестокой бывает действительность! И какие трудные, неразрешимые вопросы ставит она иногда перед врачом...