ОСНОВАНИЕ ПСИХОНЕВРОЛОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА И ИНСТИТУТА МОЗГА

Вскоре после своего 25-летнего юбилея Владимир Михайлович (1903) задумал основать вольную высшую медицинскую школу с программой, гораздо более широкой по сравнению с медицинскими факультетами академии и университетов, школу, в которую свободно могли бы поступать молодые люди без различия сословия и вероисповедания. Эта школа была им основана и получила наименование Психоневрологического института. На первых двух курсах института преподавались социология, психология и другие общеобразовательные предметы. Этим имелось в виду помочь молодым людям сознательно выбрать род своей будущей деятельности. К преподаванию в институте, в котором было организовано три факультета: медицинский, юридический и педагогический, были привлечены такие лица, как М. М. Ковалевский, В. Л. Комаров, П. Ф. Лесгафт, Е. В. деРоберти, Бодуен де Куртене, Д. А. Дриль и др.

Возникновением своим это учреждение, на которое не было отпущено правительством никаких денежных средств, обязано исключительно энергии В. М. Бехтерева, который даже в царское время сумел заинтересовать общественность идеей создания свободного института, без казенной опеки, дающей средства, но и налагающей ряд тяжелых обязательств. От правительства Владимиру Михайловичу удалось лишь получить для постройки зданий Психоневрологического института 13 десятин земли из кабинетского фонда за Невской заставой, в так называемом царском городке, переименованном впоследствии в медицинский. Денег на постройку Психоневрологического института не было, вся надежда была на частные пожертвования, что и осуществилось, благодаря энергии самого Владимира Михайловича и его помощников. Отчасти этому способствовали революционные настроения общества в 1905 г., предъявлявшего свои права на высшую автономную школу.

13 десятин земли, отведенных Бехтереву для постройки института, представляли собой пустое, незастроенное место, но уже через несколько лет на нем было возведено девять корпусов различных зданий, в числе которых были: четырехэтажное здание для лабораторий и ряд институтов, а именно: противоалкогольный (позднее патолого-рефлексологический), нервно-хирургический, анатомический, клиника нервных и душевных болезней, специальная клиника для эпилептиков.

Как только был объявлен прием в Психоневрологический институт, пишет В. М. Можайский, несмотря на то, что никаких официальных прав он не давал, в него устремилось огромное количество молодежи со всех концов страны, и институт в самое короткое время приобрел большую популярность. Эта популярность создавалась как именем самого основателя института В. М. Бехтерева, так и теми крупными научными силами, которые там преподавали, а также свободным поступлением в институт всех, имеющих среднее образование, отсутствием тех рогаток, которые ставились перед поступающими в правительственные высшие учебные заведения. Значительная часть этой молодежи уезжала за границу — во Францию, Швейцарию, Германию, где влачила полуголодное существование, тратя еще сверх того много времени на изучение иностранного языка.

Вслед за революционным подъемом 1905—1906 гг. наступил период реакции, что не могло не отразиться на жизни Психоневрологического института и на отношении к нему правительства.

Вот как рассказывает сам Владимир Михайлович о трудностях, которые пришлось преодолеть в этот период молодому учреждению, крупной вольной школе, быстро превратившейся в частный Петербургский университет с четырьмя факультетами и двумя отделениями.

«Уже министр Шварц, изгнавший из университета женщин, пришедших туда в 1905 г., стал коситься на наш институт за то, что все чтение курсов началось в помещении уже закрытых курсов Лесгафта, и за то, что мы свободно приняли в институт огромное количество женщин. Но особенно министр был недоволен тем, что мы допускали в стены нашей высшей школы без всяких ограничений слушателей еврейской национальности, а также, наряду с окончившими классические гимназии, семинаристов и воспитанников реальных училищ. Министра раздражало и введение предварительного курса общего образования, за которым следовали специальные факультеты. Не меньшим злом в глазах министра было и то, что в институте работали крупные научные силы из числа прогрессивных ученых, двое из которых, Ковалевский и де Роберти, незадолго перед этим состояли в Париже профессорами Вольной высшей школы. Когда министр Шварц узнал о том, что в институте читается курс социологии, он раздраженно заметил: «Какая там может быть социология? Такой науки нет, а если что и есть, то лишь одна болтовня».

Особенно недоброжелательно отнесся Шварц к тому, что возник вопрос о льготах по воинской повинности для слушателей института. Интересно, что на словах он заявил Владимиру Михайловичу, что он не находит препятствий для предоставления этих льгот, но когда было ему представлено соответствующее письменное ходатайство, оно встретило решительный отказ, причем министр даже отказался от своего предварительного обещания. Он предоставил эти льготы лишь окончившим классические гимназии, хотя они составляли в институте значительное меньшинство. Владимир Михайлович, продолжая добиваться своей цели, обратился с тем же ходатайством в министерство внутренних дел, где встретил, как он пишет, самое теплое отношение со стороны заведующего соответствующим отделом, который предложил ему составить в письменной форме возражения на отказ Шварца для того, чтобы представить его на подпись министру Столыпину, бывшему в то же время премьером. Столыпин удовлетворил ходатайство Владимира Михайловича; оно с положительной резолюцией было передано Шварцу, которому оставалось только подчиниться всесильному тогда министру, резолюция которого равнялась приказанию.

Вскоре Шварц был уволен с поста министра. Это обрадовало всю прогрессивную профессуру, которая не учла, что увольнение Шварца означало усиление реакции, которую он, видимо, недостаточно жестко осуществлял. Действительно, его преемником оказался Кассо, прославившийся своим исключительно реакционным, небывало циничным отношением к профессорско-преподавательскому составу университетов. Это отношение особенно ярко проявилось в увольнении из Московского университета проф. В. П. Сербского за его речь, произнесенную на I съезде психиатров. Кассо вообще прославился разгромом высшей школы, самочинно увольняя из нее неугодных ему профессоров и доцентов и нередко заменяя их неполноценными преподавателями. Незадолго до съезда несколько крупных профессоров были уволены из Московского университета, на что со стороны профессуры последовал протест, выразившийся в массовом выходе в отставку ряда профессоров и доцентов.

На собрании, на котором проф. Сербский произносил свою речь, присутствовал помощник градоначальника Москвы. Сербский критиковал политику Кассо и выразил пожелание, чтобы подобные «глупые случаи — des cas sots» в высшей школе не повторялись. Приведенная игра слов вызвала возмущение со стороны полицейского чина, который тут же заявил, что не может допустить продолжения речи. Съезд был приостановлен, что вызвало общее возмущение и недоумение среди съехавшихся отовсюду членов съезда, не знавших, ехать ли им домой или ждать дальнейших событий. Напряженное настроение возникло и в широкой публике. Однако через три дня было разрешено продолжать съезд, но под особым, усиленным контролем администрации.

Через три дня съезд возобновился в громадном зале университета Шанявского при огромном стечении публики. Владимир Михайлович должен был произнести речь на этом собрании, для которой он выбрал тему о самоубийствах, причем уделил достаточное внимание самоубийствам среди школьников; данные по этому вопросу он заимствовал из министерского отчета, материал для которого был собран санитарным инспектором министерства народного просвещения проф. Хлопиным и опубликован им в специальной работе. Сам Бехтерев отмечает, что содержание его речи носило мрачный характер в связи с наблюдавшимися в то время массовыми самоубийствами, особенно среди рабочих и даже среди школьников, обусловленными тяжелым материальным положением и правительственными репрессиями. Тем не менее свою речь Владимир Михайлович закончил бодро и оптимистически. Речь произвела на публику сильное впечатление и вызвала продолжительные аплодисменты.

Во время перерыва к Владимиру Михайловичу подошел помощник градоначальника, снова присутствовавший на съезде, и попросил дать ему для просмотра рукопись его речи. На это Бехтерев ему ответил, что речь произнесена, он ее слышал, а просмотр рукописи он считает излишним и дать ее не может. К возражениям Бехтерева присоединились д-р Чечотт и проф. Рот, но полицейский настаивал на своем. Владимир Михайлович категорически отказался дать рукопись. Тогда тот заявил, что он немедленно но телефону сообщит об этом градоначальнику. Когда помощник градоначальника вернулся, Владимир Михайлович поинтересовался, что же сказал градоначальник? Оказалось, что градоначальник сделал своему помощнику выговор за то, что он не остановил Бехтерева во время его речи. «С чем вас и поздравляю», — сказал Владимир Михайлович.

Однако, как оказалось впоследствии, инцидент этим не был исчерпан. Строев (фамилия помощника градоначальника) донес о происшедшем министру внутренних дел и министру народного просвещения; в своем донесении охарактеризовал речь Владимира Михайловича как противоправительственную, упомянув о недопустимых стихах, которыми он закончил ее. Министр внутренних дел, повидимому, никак не реагировал на донос, а министр Кассо при первом же докладе, который делал ему Владимир Михайлович о постройке нервно-хирургической клиники, отложил доклад в сторону со словами: «Это мы обсудим потом, а теперь вы лучше мне скажите, что вы говорили в речи, произнесенной в Москве на психиатрическом съезде?» Когда Владимир Михайлович объяснил министру, что его речь в политическом отношении не представляла ничего особенного, что о школьных самоубийствах он говорил лишь то, что имеется в официальных материалах министерства, Кассо сказал, что по этому предмету Бехтерев должен ему представить письменный отчет.

По возвращении домой Владимир Михайлович получил письмо от Кассо, в котором тот спрашивал его в письменной форме, что он говорил на съезде в Москве о самоубийствах. Владимир Михайлович дал ответ и приложил многочисленные вырезки из газет, в которых передавалось содержание его речи. Однако этого оказалось недостаточно — министр прислал второе требование: дать более подробные объяснения и привести заключительные стихи, что Владимир Михайлович и выполнил. Из справки у заведующего высшими учебными заведениями выяснилось, что на основании решения министра дело о речи Бехтерева сдано в архив и что все это не имеет значения. Однако действительность показала другое. В своей автобиографии Владимир Михайлович сообщает дальнейшие подробности, причем «министра просвещения» характеризует, как одиозную и мрачную фигуру.

Кассо не утвердил Владимира Михайловича президентом им же основанного Психоневрологического института на новые пять лет, хотя это избрание было единогласным, а должность не оплачивалась. Выяснились и дальнейшие, более серьезные подробности в намерениях Кассо. Депутация профессоров института сделала представление по поводу происшедшего премьеру Коковцеву, что предотвратило тяжелые последствия, готовившиеся для института: Кассо, как выяснилось, решил закрыть Психоневрологический институт, предварительно «сняв его главу». Дело в том, что во «всеподданнейшем» докладе петербургского градоначальника по поводу студенческих беспорядков, который Владимиру Михайловичу показали частным образом, было сказано, что, как всегда, на первом месте в этом отношении стоит Петербургский университет, а за ним идет Психоневрологический институт с его левой профессурой, причем следовало описание студенческих демонстраций и выражений протеста. Против этого места доклада была сделана карандашом следующая заметка Николая II: «Какая польза от этого института России? Желаю иметь обоснованный ответ». Однако представление, сделанное Кассо в совете министров о закрытии института, не встретило сочувствия, так как в это время в нем училось около 8000 молодых людей и закрыть институт было признано неудобным, тем более что министр мог на основании нового устава преобразовать его в соответствии с интересами министерства.

После приведенного указания Кассо потребовал от совета института представления нового устава. Совет поручил это дело специальной комиссии, которая в течение нескольких месяцев занималась составлением проекта нового устава, прежде чем передать его в совет. Совет нашел в представленном проекте ряд недостатков и возвратил его в комиссию для переработки. Такая проволочка разработки устава длилась довольно долго, несмотря на повторные запросы министерства. Совет не торопился выполнить требования министра, явно оттягивая представление устава. В конце концов, проект устава был представлен. Министр этого проекта не утвердил, даже не сделав на нем никаких замечаний, а просто поручил составление нового устава своему департаменту.

По составлении проекта он был показан Владимиру Михайловичу, который на это заявил, что не может взять на себя ответственность за вновь составленный устав и предложил отдать его на просмотр деканату института и его президенту с участием составителя. Были внесены в проект различные изменения и поправки, и, в конце концов, стороны договорились. Однако этот устав не прошел через министерство, так как Кассо сильно заболел и умер. Новый устав, в котором значилось, что Психоневрологический институт представляет собой частный университет и слушатели его по окончании пользуются всеми правами лиц, окончивших государственные университеты, был утвержден уже при следующем министре, графе Игнатьеве. На этом, однако, история Психоневрологического института не кончилась — после небольшой отсрочки его все-таки закрыли, и произошло это так.

Попечителем петербургского учебного округа был назначен Кульчицкий, переведенный из Казани. Раньше он был профессором гистологии в Харьковском университете. Кульчицкий приобрел известность за предложенный им способ окраски центральной нервной системы, который сохранил свое значение и до настоящего времени. Это был хороший профессор-преподаватель, но человек определенно реакционных взглядов — ставленник Кассо. Кульчицкий произвел подробное обследование Психоневрологического института с целью выяснить, может ли он отвечать требованиям университетского преподавания. Кульчицкий в своем заключении отметил, что по своему оборудованию институт не уступает любому провинциальному университету. Такой же отзыв последовал и относительно постановки преподавания в институте. В результате обследования устав института был утвержден министром, а В. М. Бехтерев восстановлен на посту президента.

Граф Игнатьев как министр народного просвещения был либеральнее своих предшественников, и при нем институт существовал благополучно, несмотря на то, что в нем попрежнему бывали бурные студенческие сходки. Повидимому, благоприятный отзыв Кульчицкого был вызван желанием придерживаться направления своего шефа; такое предположение подтвердилось дальнейшей его деятельностью. Когда Кульчицкий был назначен министром вместо Игнатьева, а студенческие сходки в институте (1917) не только продолжались, но еще более участились, он распорядился закрыть институт. Это произошло всего за три дня до февральской революции, и постановление министра до института не дошло. Институт сохранился, а царские министры, и в их числе Кульчицкий, были арестованы.

После Великой Октябрьской социалистической революции институт был принят на государственный бюджет и переименован во II Университет. В структуре его произошли некоторые изменения: педагогический и юридический факультеты вошли в состав I Университета; химико-фармацевтическое отделение превратилось в Химико-фармацевтический институт, сделавшийся позднее факультетом I Медицинского института (бывшего женского); кроме того, образованное при медицинском факультете ветеринарно-зоотехническое отделение было превращено в Зоотехнический ветеринарный институт. Основной же медицинский факультет Психоневрологического, института был превращен в Государственный институт медицинских знаний (ГИМЗ), мощное, хорошо оборудованное учреждение, которое позднее, по мере развертывания его клиник в Больнице им. Мечникова, получило наименование II Медицинского института.

В своей автобиографии Владимир Михайлович высказывает как бы некоторое недовольство выделением из основанного им института ряда отделений и факультетов. Он пишет, что это мероприятие проводилось, «к сожалению, не без участия некоторых из наших профессоров». В действительности же эта реформа принесла большую пользу делу народного образования. Ясно, что территории и зданий Психоневрологического института было далеко не достаточно для развертывания намеченного учреждения, слишком широкого и неоднородного. Выделенные из него факультеты и отделения много выиграли, развернувшись в самостоятельные учреждения, а медицинский факультет, превратившийся, подобно факультетам других университетов, в самостоятельный медицинский институт, получил большую территорию со всеми находящимися на ней зданиями. Однако не только Психоневрологический институт, известный в течение некоторого времени под именем II Университета, но и отделы, превратившиеся в самостоятельные институты и занявшие первые места в ряду крупнейших научных учреждений страны, возникли в основном благодаря творческой деятельности В. М. Бехтерева. К таким институтам принадлежат Зоотехнический и Химико-фармацевтический.

Психоневрологического института в прежнем его виде в настоящее время не существует, но на его территории остался Невропсихиатрический институт, недавно снова получивший наименование Психоневрологического, с соответствующими клиниками.

Следует отметить, что старые воспитанники, профессора и преподаватели Психоневрологического института, помогавшие В. М. Бехтереву в его борьбе за создание института, сохранили о нем самые лучшие, теплые воспоминания. Так, ныне покойный президент Всесоюзной академии наук акад. В. Л. Комаров в одном из выступлений в дни празднования 50-летнего юбилея своей научной деятельности в 1944г. очень тепло вспоминал о своей профессорской работе в Психоневрологическом институте.

Попытка создания свободной высшей школы в царской России, угнетавшей все живое, была, несомненно, очень положительным явлением. В институт охотно шли и профессора, и учащиеся, несмотря на то, что он был расположен на окраине, куда трудно было добраться. При советской власти институт, естественно, должен был раствориться в общей системе высшего медицинского образования.

С самого начала Великой Октябрьской социалистической революции Владимир Михайлович, в противовес позиции значительной части тогдашней интеллигенции, занимавшейся саботажем, был среди тех, кто сразу стал на сторону победившего народа.

Только после Великой Октябрьской социалистической революции создались условия для работы ученого с таким размахом и творческой инициативой, каким был Владимир Михайлович.

В. М. Бехтерев уже давно задумал основать научно-исследовательское учреждение для всестороннего изучения строения мозга, его функций и психической деятельности. Идея основания институтов по изучению мозга была высказана впервые на собрании ассоциации академий наук около 1905—1906 гг. Вскоре после этого такие институты были организованы в Вене Оберштейнером, в Берлине супругами Фогтами, но все это делалось в самых скромных размерах, на частные средства. Основать такое учреждение Владимиру Михайловичу удалось только при советской власти.

10 июня 1918 г., несмотря на тяжелую обстановку внутри страны в связи с гражданской войной, интервенцией, разрухой, вызванной первой мировой войной, правительство издало декрет об основании Института мозга и выделило для этой цели два больших здания — дворец бывшего главнокомандующего царской армией, расположенный на набережной Невы вблизи Троицкого моста (ныне Кировского), и примыкавший к нему дом по Петровской улице.

Институт мозга объединил ряд учреждений, имевших связь с бывшим Психоневрологическим институтом и вошедших в систему Психоневрологической академии, которую возглавлял в качестве президента В. М. Бехтерев. Сюда вошли: Патолого-рефлексологический институт им. акад. Бехтерева, Детский обследовательский институт им. Грибоедова, Отофонегический институт, Институт социального воспитания, Воспитательно-клинический институт им. акад. Бехтерева (позднее Психоневрологическая школа-санаторий для беспризорных), Институт глухонемых. Центральная вспомогательная школа, Педологический институт (позднее педологическое отделение Института мозга) и др. Педологический факультет Психоневрологического института преобразовался в дальнейшем в Институт педологии и дефектологии, слившийся затем с Педагогическим институтом им. Герцена.

В настоящее время совершенно очевидно, что такое учреждение в целом не могло быть сколько-нибудь прочным, несмотря на то, что отдельные его части были и остаются вполне жизненными и необходимыми. Академия являлась, во-первых, комплексом совершенно разнородных учреждений, неправильно и искусственно объединенных общим наименованием психоневрологических; во-вторых, в основу их деятельности были положены идеологически неправильные принципы рефлексологии и педологии, отвергнутые в дальнейшем развитии советской науки; в-третьих, потому, что при создании ее имела место своеобразная гигантомания, тогда как руководство всей этой разросшейся сетью было непосильно одному человеку. Наконец, академия такого типа могла существовать лишь в первые годы социалистической революции, когда все учебно-ученые и воспитательные учреждения сосредоточивались в ведомстве одного Народного комиссариата просвещения. Когда же эти учреждения были распределены между различными наркоматами (просвещения, социального обеспечения и здравоохранения), часть их получила лучшую, более прочную базу для своего развития, часть же была коренным образом реорганизована, получив идеологически правильное направление. Психоневрологическая академия, бывшая в свое время полезным учреждением, вскоре после смерти В. М. Бехтерева прекратила свое существование. Однако центральный институт, вокруг которого объединялись все остальные учреждения, — Государственный рефлексологический институт по изучению мозга и психической деятельности им. В. М. Бехтерева — не только сохранился, но окреп и развился в системе Народного комиссариата здравоохранения СССР как Государственный институт мозга им. В. М. Бехтерева.

На этом институте необходимо остановиться уже потому, что организация его потребовала особых усилий со стороны его основателя. Все созданные им учреждения Владимир Михайлович строил очень широко, не замыкая их деятельности слишком строгими, узко специальными рамками. Человек непрерывных исканий, Бехтерев стремился к возможно более широкому охвату всех с его точки зрения необходимых и полезных теоретических и практических проблем знания, хотя бы и не слишком тесно связанных с его главной специальностью.

Институт мозга был основан, как вспоминал потом Владимир Михайлович, в очень тяжелое время для развития научной работы, в обстановке разрухи и трудностей. Голод, отсутствие транспорта и света, холод в помещениях влияли на моральное состояние, затрудняли научную работу. Немало ученых бежало за границу, бросив свою работу. Когда такие предложения были сделаны Владимиру Михайловичу, он отверг их без всяких колебаний. Свой взгляд на переживаемую эпоху и в связи с этим на задачи нового института Владимир Михайлович высказал в своей речи, произнесенной в январе 1919 г. на публичном заседании на тему «Основные задачи рефлексологии труда».

«На переломе истории, — говорил Бехтерев, — нельзя стоять на перепутье и ждать, — нужна воля к действию, к строительству и созидательной работе, и для нас, научных деятелей, которые всегда отдавали свои силы на служение человечеству, не должно быть колебаний. Мы должны отдавать себе отчет, будем ли мы с народом, который, завоевав себе свободу, хочет строить свое будущее сам и зовет нас соучаствовать в этом строительстве. Может ли быть сомнение в ответе на этот вопрос? Мы должны поэтому стремиться к тому, чтобы сократить по возможности время разрухи, отдавая всю сумму наших знаний и все умение на созидательную работу в настоящих условиях страны и на пользу народа. В этом отношении и новое учреждение — Институт по изучению мозга и психической деятельности — при своем развитии может дать новой молодой России то, чего не могли дать научные учреждения в прежнее время, и это потому, что народ, почувствовав себя свободным, проявляет необычайную жажду знаний, которая открывает широкие перспективы не только в строительстве государственном и социальном, но и в строительстве научного характера». Эти значительные для того времени слова показывают всю искренность отношения Владимира Михайловича к Великой Октябрьской социалистической революции, глубокое осознание им ее смысла и значения. Речь Бехтерева произвела сильное впечатление не только на сотрудников института, но и в более широких кругах научных работников. В самом институте, несмотря на крайне тяжелые условия, все время продолжалась работа.

В составе института было организовано много отделов и лабораторий, пожалуй, количество их было чрезмерным для одного учреждения, но это объяснялось периодом исканий и желанием принести возможно большую пользу новому государству. В то время такая полиморфность имела известное положительное значение и могла быть оправдана, хотя вызывала некоторое распыление научных сил, но позднее выявилась необходимость большей концентрации отделов вокруг стержневых задач института.

Были организованы отделы морфологии, общей физиологии нервной системы, физиологии центральной нервной системы, биохимии, психологии труда, младенчества с отделом развития, рефлексологии и др.; при активном участии акад. Е. Н. Павловского был организован музей сравнительной анатомии центральной нервной системы, приступлено к созданию Пантеона — собрания мозгов выдающихся людей, создан музей портретов деятелей психиатрии и психологии. Была организована библиотека института, издавался ряд журналов и сборников.

Уже после смерти В. М. Бехтерева Музей сравнительной анатомии центральной нервной системы был реорганизован под непосредственным руководством проф. Владимира Александровича Вагнера в Музей эволюции нервной системы и сравнительной психологии; экспозиция музея дает последовательно-историческую картину эволюции нервной системы животных, а также характеризует типы животных и их поведение.

Реорганизация, произведенная Вагнером, внесла живую струю в жизнь музея. Он приобрел большую популярность среди учащихся. За время его существования музей посетили десятки тысяч экскурсантов—учащихся. В Пантеоне института хранятся и частью уже изучены мозги замечательных людей: великого русского химика Д. И. Менделеева, акад. С. Ф. Ольденбурга, А. Ф. Кони, самого В. М. Бехтерева и многих других.

В настоящее время институт, после выделения Отдела труда, состоит из отделов: морфологии центральной нервной системы, общей физиологии нервной системы, физиологии центральной нервной системы, биохимии, психологии и невропсихиатрии, и находится в ведении Министерства здравоохранения СССР.

В наши задачи не входит характеристика деятельности Института мозга после смерти его основателя. Отметим только, что на первых порах в его работе были допущены идеологические ошибки, впоследствии постепенно исправленные. В основе этих ошибок лежали неправильные рефлексологические и педологические принципы (термин «рефлексологический» вошел даже в первоначальное наименование института). На этой ошибочной основе возникло много вредных извращений и неправильных толкований. Советская педагогика и медицина отвергли педологию как «псевдонауку». Рефлексологическоенаправление, защищавшее позиции грубого, вульгарного материализма, постепенно отмерло.

Уход В. М. Бехтерева из Военно-медицинской академии нисколько не ограничил размаха его организационной и общественной деятельности. Владимир Михайлович продолжал преподавательскую деятельность и сохранил большую аудиторию учащихся в Женском медицинском институте, преобразованном после Великой Октябрьской социалистической революции в Первый медицинский институт, и в Государственном институте медицинских знаний. В. М. Бехтерев читал много публичных лекций в Ленинграде, в Москве и во многих городах республики; его лекции неизменно собирали громадную аудиторию.

Необходимо остановиться на некоторых особенностях состава клиник Психоневрологического института. Кроме обычных клиник, необходимых для преподавания нервных и душевных болезней, в институте были организованы клиники неврозов и психоневрозов, эндокринных заболеваний, для алкоголиков и алкогольных психозов. Обычно лица, страдавшие упомянутыми заболеваниями, принимались в нервные и психиатрические больницы и клиники только в очень небольшом количестве, как потому, что они требовали особого, связанного с большими хлопотами лечения, так и вследствие того, что в клинике нужно было обеспечить места для других больных, необходимых для преподавания. К первой категории больных принадлежали истерики, неврастеники, психастеники с навязчивыми явлениями, нуждавшиеся в применении различных методов психотерапии, которые культивировались тогда в институте, в особенности гипнотическое внушение. Эндокринные заболевания, или болезни, обусловленные поражением желез внутренней секреции, были тогда еще не достаточно изучены. Были известны только болезни, обусловленные поражениями щитовидной железы, гиперсекреция которой вызывает базедову болезнь, а снижение ее функции приводит к кретинизму и микседеме (слизистый отек). Было также установлено, что поражение околощитовидных желез вызывает судорожные припадки, приводит к поражению мозгового придатка (гипофиз), акромегалии или гигантизму, сопровождающимся усиленным ростом частей лица (нос, брови, подбородок), верхних и нижних конечностей, особенно кистей и стоп, пальцев рук и ног, огрубением голоса и т. д. Но, кроме этих заболеваний, подвергшихся более углубленному изучению, оставался еще ряд других, исследованных совершенно недостаточно (различные формы ожирения, комбинированные поражения эндокринных желез и т. д.). В специальных клиниках института изучение этих заболеваний значительно подвинулось вперед.

Еще большее значение имело учреждение стационара и амбулатории для лечения алкоголиков.

Алкоголизм был сильно распространен в царской России и привел к значительному распространению душевных заболеваний: по статистическим данным того времени, около 10% больных, содержавшихся в психиатрических больницах, были обязаны своим заболеванием потреблению алкоголя. В Казанской окружной лечебнице, обслуживавшей семь волжских губерний и по соглашению с земством принимавшей без ограничения всех отравленных алкоголем, количество таких больных временами доходило до 55%.

Специальных лечебниц для алкоголиков в то время было очень мало, они насчитывались только единицами, поэтому организация такой лечебницы при Психоневрологическом институте является большой заслугой В. М. Бехтерева.

Очень скоро амбулатория, в которой проводилась психотерапия алкоголиков, главным образом посредством внушения в гипнотическом состоянии, приобрела чрезвычайно большую популярность среди населения. Желающих лечиться оказалось так много, что применение индивидуального лечения стало невозможным. Тогда Владимир Михайлович перешел к лечению массовым внушением, производившимся в довольно большом помещении, в котором больные сидели рядами. После краткой вступительной лекции, в которой Владимир Михайлович объяснял своим пациентам значение и смысл гипнотического лечения, он приводил их в состояние гипнотического сна, затем, обходя ряды пациентов, проверял степень усыпления и, где это было необходимо, подкреплял его словесно или путем прикосновения; убедившись, что пациенты погружены в сон, Владимир Михайлович производил соответствующее внушение, иногда повторно, и через некоторое время будил пациентов.

Сотни алкоголиков проходили через руки Бехтерева, причем курс психотерапии состоял из ряда сеансов. Большинство алкоголиков прекращало пить; если даже это воздержание было временным, оно все-таки давало облегчение их семьям и улучшало их собственное положение. Опыт гипнотического лечения алкоголиков показывает, что полное излечение от алкоголизма достигается не менее чем у 20% лечащихся. Несомненно, что среди больных-алкоголиков, проходивших через руки такого опытного врача, каким был Владимир Михайлович, при его высоком авторитете как целителя, процент выздоровлений был значительно более высоким, чем у других психотерапевтов. Бывали случаи, что алкоголики бросали пить по одному слову Владимира Михайловича.

Деятельность Владимира Михайловича в первые, трудные годы существования советского государства не замыкалась рамками академии. В период интервенции наша страна, как известно, была блокирована империалистическими государствами, стремившимися задушить молодую Советскую республику костлявой рукой голода. Бедствия, приносимые блокадой, были очень велики. Владимир Михайлович не мог, как он пишет в своей автобиографии, спокойно и безропотно наблюдать гибель тысяч людей и опубликовал обращение к врачам всего мира с просьбой протестовать в печати и устно против неслыханного злодеяния «цивилизованных» стран, против заведомого и массового убийства мирных граждан, особенно детей и немощных инвалидов, производимого блокадой. «Это был крик, — пишет Владимир Михайлович, — вырвавшийся у меня невольно, как по рефлексу... Мое обращение было опубликовано в январе 1920 г. во многих наших газетах и передано по радио за границу».

Протест Бехтерева не прошел бесследно. Это был голос крупнейшего ученого с мировым именем, исходивший от человека, работавшего в Советской России, и замалчивать его было не легко. Протест Владимира Михайловича, конечно, вызвал к нему резко враждебное отношение в белоэмигрантской среде, хорошо его знавшей.

Владимир Михайлович высоко ценил доверие, которое выражала ему советская власть. Он был членом всех составов Ленинградского совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, причем развивал большую и полезную работу, которая вполне оправдывала его избрание.

Владимир Михайлович работал в секции по образованию. В первые годы после Великой Октябрьской социалистической революции уделялось много внимания делу ликвидации безграмотности в нашей стране. Владимир Михайлович предложил в целях насаждения грамотности организовать передвижные школы, преподаватели которых, своеобразные «бродячие» учителя, должны были передвигаться с места на место. Этому мероприятию он придавал большое значение, принимая во внимание отсутствие хороших дорог, недостаток транспорта и разбросанность населения. Эта мера успешно применялась в Ленинградской области.

Владимир Михайлович выдвинул также предложение о создании подобного же института передвижных сельскохозяйственных агрономов, которые должны были, переходя из деревни в деревню, практически обучать крестьян, давать им необходимые советы на месте работы, в поле.

Владимир Михайлович рекомендовал устройство в деревнях площадок по физическому воспитанию, руководство которыми в силу недостатка средств могли бы также осуществлять передвижные «бродячие» учителя физкультуры, переходя из одной деревни в другую, создавая под своим руководством группы молодежи, отшлекая ее от озорства и пьянства.

Владимир Михайлович устно и в печати неоднократно высказывался в защиту «социально-трудового» воспитания. В детях нужно развивать инициативу, стремление к деятельности на общую пользу совместным трудом; необходимо прочно закреплять у них чувство гражданского долга, чтобы общественное дело всегда, ставилось ими выше своих личных выгод, а общественные интересы защищались всюду и везде. Общественные интересы должны занимать у детей первое место.

В. М. Бехтерев считал важным элементом в воспитании детей пропаганду «социального героизма». Свои взгляды на воспитание Владимир Михайлович проводил в жизнь через Воспитательно-клинический институт, лично руководя им. Один из вечеров в институте еженедельно посвящался рассказам о деятельности героических личностей, преодолевавших жизненные препятствия во имя достижения общественно-полезных целей. Эти рассказы, сопровождавшиеся показом картин при помощи проекционного аппарата, дети слушали с напряженным вниманием, они служили для них предметом продолжительных и оживленных разговоров, а также темой для различных инсценировок.

Под влиянием старых взглядов об аполитичности науки и ученых Владимир Михайлович иногда в своих выступлениях характеризует себя как человека, стоящего на «общечеловеческой платформе», «далеко от всякой политики». В действительности Владимир Михайлович упорно искал выхода из старых форм жизни в целях раскрепощения народов, угнетения одним человеком другого. «Поэтому, — говорит Владимир Михайлович, — в начале мировой войны в публичной речи я высказал свои мысли протай, войны, как мог по тогдашнему времени, когда то и дело в речах различных ораторов слышались отзвуки старого гимна «Гром победы раздавайся». В. М. Бехтерев писал по поводу первой мировой войны: «Мне представляется настоящая война в виде политического кризиса всей вообще современной цивилизации, отрицательные стороны которой бичевал Л. Н. Толстой». Можно не сомневаться в том, какую позицию занял бы Владимир Михайлович, если бы он дожил до войны, организованной фашистскими варварами, в которой наш Советский Союз в полном смысле этого слова явился спасителем цивилизации.

Совсем не случайна была позиция Владимира Михайловича после Великой Октябрьской социалистической революции. Со всей искренностью прозвучали его слова в одной из речей: «Мы имеем великую Феде рацию народов, объединяемых СССР, в которой каждый народ, будучи свободным, чувствует себя уже теперь равным братом во всей советской семье. Этому-то новому великому государственному организму открываются великие возможности не только в сторону социального прогресса, но и прогресса научного».

Нельзя поэтому согласиться со скромным заявлением Владимира Михайловича, что он — человек, стоящий далеко от всякой политики. Эта оценка не верна по отношению к дореволюционному периоду его жизни, и уж никак не может быть применена к его жизни и деятельности после Великой Октябрьской социалистической революции. Всеми своими делами он доказал свою преданность советской власти. Недаром в 1925 г. на обширном собрании, посвященном торжественному празднованию 40-летия его профессорской деятельности, В. М. Бехтерев заявил:

«Жизнь требует, чтобы мы шли вместе со своим народом; кто не понимает этого и не следует по этому пути того она выбрасывает за борт».

Советское правительство ценило В. М. Бехтерева и относилось к нему исключительно внимательно, стремясь создать наилучшие условия для развития его научной деятельности. Это видно уже из того, что В. М. Бехтерев получил возможность основать Институт мозга, чего он никак не мог добиться при царизме. Правительство отпустило Владимиру Михайловичу сорок тысяч в золотой валюте на приобретение необходимого заграничного оборудования, предоставило для осуществления закупок командировки самому Владимиру Михайловичу и его сотрудникам. Уже вскоре после организации Институт мозга был настолько хорошо оборудован новейшими приборами и аппаратурой, что ему могло позавидовать любое научное учреждение. Нельзя при этом забывать, что это было сделано в то время, когда экономика Советского Союза едва только начинала восстанавливаться после потрясений гражданской войны и интервенции.

Владимир Михайлович любил изредка писать стихи и даже печатал их под псевдонимом Тихобережский. Свою автобиографию он заканчивает такой строфой, которая должна была как бы подвести итог его жизни:

И пусть на месте масс порабощенных 

В веках живет и крепнет и цветет 

Союз всех стран объединенных, 

Забывших старый, тяжкий гнет!