5. Общая критика методов перевоспитания

Прежде всего мы должны отметить, что по сравнению с методами, описанными в предыдущем отделе, эта система лечения представляет собою решительный шаг вперед, так как в противоположность к первым она ставит себе трудную задачу подойти к самым патогенным факторам, а не к одним их конечным продуктам. Помимо этого здесь гораздо более выступает на первый план и наш критерий «самодеятельности», так как от больного требуется, чтобы он пересмотрел с точки зрения новых познаний свои болезненные тенденции и принял в свое сознание всевозможные забытые им травматические воспоминания. Цель этой системы следовательно гораздо притязательнее и гораздо серьезнее, чем цели прочих методов, так как подход к болезненному процессу в данном случае гораздо более глубокий. Хотя судить об этом довольно трудно, но все таки, повидимому, результаты этого метода, с практической точки зрения, превосходят успехи, достигаемые с помощью метода внушения (особенно же в смысле устойчивости лечебного эффекта).

Приступая к попытке формулировки рационального объяснения метода перевоспитания мы тотчас же сталкиваемся с тем фактом, что в основе этого метода лежит совсем иное понимание истерии, чем в основе метода внушения, так что перед нами возникает задача привести оба эти взгляда, если o возможно, к некоторому единству, согласовать их. Воззрение, описанное нами в связи с методом внушения, смотрит на симптомы, как на продукты деятельности различных патологических стремлений или влечений («Streoungen») больного, но природа и существо этих стремлений представляются однако неопределенными и темными. Некоторые из них приписывались влиянию чисто внешних факторов, вредным внушениям, попавшим на особую почву: на особо восприимчивую психику; важнейшие же из них повидимому суть ни что иное, как более или менее сильно выраженные эгоцентрические тенденции, полуосознанные планы достижения эгоистических целей, страсть к симуляции, как к таковой, искание сострадания и т. п.. короче говоря, это самые разнообразные душевные стремления.

Число врачей, применяющих терапевтическое внушение очень велико, и мы находим среди них самые разнообразные представления о существе этих патологических влечений; большинство этих воззрений совпадает однако в одном очень важном пункте, а именно в том, что эти тенденции рассматриваются, как нечто динамическое, как активные процессы, стремящиеся найти свое выражение (сознательно или бессознательно). Согласно этому воззрению существенным моментом лечения внушением является следующее: внушение вводит некоторую внешнюю силу и заставляет ее действовать в направлении, противоположном тем патологическим силам, которые производят симптомы; эту внешнюю силу мы свели на аффективное влияние или на то притяжение, которое исходит от личности врача. При лечении, следовательно, пускается в ход одна сила против другой, при чем успех зависит от того, какая окажется сильнее.

Другое понимание, то самое, на почве которого возникла гипотеза перевоспитания, на первый взгляд совершенно несовместимо с предыдущим, так как, заменяя динамическую точку зрения скорее статической, оно, очевидно, прямо отрицает другое толкование. Симптомы при этом рассматриваются, как последствия различного рода психических травм, шока, испуга и т. п., о которых сохраняются следы в виде воспоминаний, каковые следы ведут себя на подобие инородных тел. Вместо того чтобы побледнеть с течением времени и постепенно утратить свою действенную силу, эти аффекты, связанные с травматическими переживаниями, сохраняют будто бы свою полную силу и эффективность в совершенно необычной степени. Что дело действительно обстоит так, что нормального ослабления силы аффекта в таких случаях не происходит, это можно часто доказать на совершенно конкретных примерах. При вызывании забытых воспоминаний о каком нибудь переживании мы часто находим, что сопровождающий воспоминание аффект столь же жив и интенсивен, словно это событие случилось не год тому назад, а только что. Это соотношение вещей вполне согласуется с выставленным нами в главе, посвященной обсуждению лечения истерии, утверждением, что подобные больные вообще в слишком сильной, отличной от нормы степени подвержены влиянию своего прошлого и в известном смысле больше живут в своем прошедшем, чем в настоящем. То обстоятельство, что прежние аффекты в такой ненормальной степени сохраняют свою действенную силу, эта гипотеза считает возможным отнести за счет общей конституциональной недостаточности больного, каковая недостаточность может быть в свою очередь обусловлена наследственным отягощением, неправильным воспитанием, может быть даже физическими недостатками или какими нибудь другими менее важными факторами.

Но в чем заключается действительная сущность этой недостаточности - оставляется в тени. Помимо этого представители взглядов, лежащих в основе метода перевоспитания, в гораздо большей степени, чем представители другого понимания придают важное значение существованию бессознательных возбудителей болезни: они даже утверждают, что те активные психические процессы, которыми вызываются симптомы, остаются по большей части совершенно неизвестными для самого больного; иными словами, травматические влияния продолжают оказывать свое воздействие, но подверглись забвению. Это утверждение в сочетании с прежде упомянутыми соображениями особенно характерно для взглядов Жане: он объединяет все эти идеи и строит предположение, что у истерических субъектов существует особая прирожденная тенденция к психической диссоциации, или, иными словами, что у них, в противоположность нормальным людям, имеется врожденная неспособность к сознательной переработке известных переживаний, т. е. недостаточная способность к синтезу.

Не трудно видеть, и это весьма важное обстоятельство, что это последнее воззрение обусловливает собой такое отношение к больному, такую установку, в которых несравненно больше понимания больного и терпимости, чем при взглядах, характерных для метода внушения. Здесь уже не чувствуется более порицаний эгоизма и моральной испорченности, самое большее разве известная доля презрительного сострадания к их пониженной сопротивляемости. Нет речи о том, что можно свалить на самого больного часть ответственности за его состояние, и ни слова о том, что он сам в нем виноват.

Напротив, как раз то обстоятельство, что больной совсем не знает причин своих симптомов, что они возникли вследствие влияния тяжелых травматических переживаний на дефектную психическую конституцию, - это то как раз и заставляет смотреть на больного, как на несчастную жертву таких условий, по отношению к которым он совершенно беспомощен, как на человека, раздавленного судьбой, которому необходимо подать помощь и к которому надо отнестись сочувственно. Это различие в отношениях и в установке является логическим следствием различия между динамическим пониманием, рассматривающим истерию, как проявление извращенной воли, и статическим, усматривающим в ней следствие злосчастных внешних случайностей.

Предшествовавшие соображения раскрывают перед нами резкое противоречие этих двух точек зрения, воплощенных в двух лечебных системах: в внушении и в перевоспитании.

По нашим личным взглядам обе эти точки зрения содержат в себе известную долю истины, и вследствие этого, мы и не можем ждать ни от одной из них законченной теории истерии, так как обе они оставляют без внимания известные стороны проблемы.

Мы уже говорили выше о несовершенствах той гипотезы, на которой базируется метод внушения; нам остается сделать то же самое и в отношении метода перевоспитания. Можно сказать в общем, что эти недостатки происходят от того, что теория выходит за пределы данных наблюдения, и все их можно объяснить очень большим несовершенством тех методов, с помощью которых ведется и обследование и лечение больных.

Можно установить три определенных момента, в которых проявляется несовершенство этой гипотезы.

1. Первый из этих моментов касается уже охарактеризованного нами выше динамического характера истерии, недостаточно оцениваемого этой гипотезой. Если мы даже согласимся с тем, что больной действительно страдает от последействий равней психической травмы, то все таки остается совершенно непонятным, почему он пользуется своим страданием, извлекая из него выгоды в таком большом объеме, чего обыкновенно никогда не видно при физических травмах. Кроме того эта намеренность, т. е. деятельность какой то воли, гораздо более характерна для бессознательных факторов, действующих при возникновении истерии, чем для выше обсуждавшихся сознательных моментов, а это почти совсем не учитывается авторами, о которых сейчас у нас идет речь.

2. Второе слабое место гипотезы заключается в том, что те этиологические факторы, которые, с помощью применяемых для этой цели методов, раскрываются во время подготовительного обследования, представляют, собою, правда, ценный материал для освещения прошедшего и патогенеза симптомов, но они все таки не дают исчерпывающего и окончательного объяснения.

Этого пункта мы касаемся только слегка, так как он, собственно говоря, относится к сфере психопатологии, а не терапии, однако мы приведем все таки один пример для пояснения нашей мысли. Может статься, что при изучении какого нибудь определенного симптома удается раскрыть его историческую связь с определенным травматическим переживанием; так, напр., можно установить, что какое нибудь дрожание в правой руке появилось впервые в момент внезапного испуга - о котором больной не вспоминал - и с тех пор стойко держалось. Мы вполне согласны с тем, что эта травма имеет большое этиологическое значение, но это открытие совершенно не объясняет нам, почему получилось именно дрожание, а не паралич, и почему именно дрожание в правой руке; почему, кроме того, вообще развился симптом как следствие этой травмы, в то время как другие травмы, по всей видимости куда более тяжкие, не производят никакого воздействия. У нас имеются под руками сообщения о целом ряде исследований, где удалось установить гораздо более близкую и существенную связь между природой травмы и симптомом, чем это сделано в случае нашего примера, который однако вполне достаточно демонстрирует нам эту неполноту (мы нарочно выбрали грубый пример для простоты). И при всяком исследовании, которое производится теми методами, о которых мы говорили, всегда можно открыть такие черты, которые останутся не освещенными, всегда найдутся вопросы без ответа, проблемы без решения.

3. Третий момент - это та неясность и непонятность, в силу которой - если сущность истерии заключается в диссоциации, и выздоровление не что иное, как синтез - почему то совершенно недостаточно спайки отщепленных элементов для того, чтобы наступило выздоровление. Судя по построениям диссоциационной гипотезы, мы должны были бы ожидать, что только это одно и необходимо, а между тем авторы группы, о которой у нас идет речь, совершенно единогласно высказываются в том смысле, что. в соответствии с их опытом, этот синтез должен оыть дополнен еще другими приемами в роде замены, внушения и т. п. Какова же причина такого противоречия между теорией и практикой? Дело в том, что. как мы уже сказали, обследование отщепленных элементов остается всегда очень неполным, так что и их слияние никогда не удается настоящим образом, как это требуется терапией. Погрешность несомненно в самой технике исследования, так как можно доказать, что ни один из методов, о которых мы говорили, не в состоянии проникнуть в психические процессы, оттесненные в бессознательное, далее известного предела. И постепенно приходишь к убеждению, что, даже когда речь идет об одном единственном симптоме, мы, вероятно, всегда имеем дело с множественностью патогенных факторов, и что симптом представляет собою конечный продукт не одного какого нибудь единственного возбудителя, а всех этих факторов. Открыть при обследовании некоторые из этих факторов дело не только не невозможное, но даже очень нетрудное; сперва обыкновенно мы находим факторы менее важные, так как они расположены более поверхностно и легче доступны. Но полное освещение патогенеза какого нибудь истерического симптома представляет собою гораздо более трудную задачу, чем это обыкновенно принято думать и многие исследователи слишком быстро удовлетворялись своими первыми находками, а эти находки, как только что сказано, обыкновенно самые несущественные.