ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ НИКОЛАЯ ИВАНОВИЧА

Заграничная четырёхлетняя командировка Пирогова для руководства занятиями будущих русских профессоров подходила к концу. В сентябре 1865 года министр Голопнин, с разрешения царя, предложил Николаю Ивановичу «осмотреть медицинские факультеты наших университетов с тем, чтобы» он представил «министерству подробные соображения об их нуждах и потребностях». Срок и порядок осмотра должен был установить сам Пирогов.

Николай Иванович сообщил своё мнение об этом в двух письмах, найденных в архиве министерства. В одном он, между прочим, писал: «Что касается до поручения осмотреть медицинские факультеты наших университетов, то я постараюсь совестливо исполнить его, по крайнему моему разумению... Мне невозможно будет в течение одного года осмотреть более одного медицинского факультета, чтобы вполне убедиться в действительных его нуждах; поэтому для осмотра всех медицинских факультетов понадобится несколько лет; а чтобы судить верно об их недостатках и предпринимаемых улучшениях, мне самому нужно оставаться в уровне с современною наукой. Тогда я мог бы принести пользу» (письмо от 9—21 октября 1865 года).

В другом письме Пирогов разъясняет, почему он указал продолжительный срок для осмотра всех медицинских факультетов. «Научная и добросовестная оценка не может быть сделана при одном беглом осмотре; если бы требовался один общий обзор, то я мог бы написать доклад тотчас же и не осматривая, так как в общих чертах недостатки наших медицинских факультетов мне давно известны» (письмо от 12 декабря 1865 года).

Пока Головнин выяснял подробности и преодолевал противодейстрие Александра II, произошло событие 4 (16) апреля 1866 года. После выстрела Каракозова царь уволил либеральствующего Головнина с поста министра, заменив его ставленником крепостников — графом Д. А. Толстым. Новый министр после доклада царю поручил сообщить Пирогову, что он по «высочайшему повелению» освобождён от возложенных на него «поручений».

Николай Иванович получил это извещение в Вишне. Там он и остался, вернувшись к сельскохозяйственным занятиям и деревенской врачебной практике. Пытался учить крестьянских детей грамоте, но встретил препятствия со стороны полиции и духовенства.

Домашние Пирогова старались оградить его покой от наплыва бесплатных пациентов. Заметив это, Николай Иванович стал давать советы тем, кто подходил к нему во время прогулок с жалобами на мелкие недуги. Выходя из дому, он запасался бланками для рецептов.

Николай Иванович сам дал интересное описание своей медицинской деятельности в Вишне. Оно составлено, как всё, что писал Пирогов, без прикрас и утайки. Он пишет, что «самые счастливые результаты получил из практики» в своей деревне; «из 200 значительных операций (ампутаций, резекций, литотомий и пр.)» он в полтора года не наблюдал «ни одного случая травматической рожи, гнойных затеков и гнойного заражения», несмотря на то, что лечение после своих операций он предоставлял одним только силам натуры, раны перевязывались или самим больным или фельдшером, не имевшим почти никакого опыта в хирургической практике. Больные сами присматривали за собою. Ампутированные на нижних конечностях сами держали раненую ногу при перевязках раны, очищали и обмывали ее водой. Между тем именно у них результат превзошел все ожидания Пирогова.

Говоря об условиях счастливого исхода большинства, почти всех, случаев своей деревенской хирургической практики, Пирогов пишет: «Я не могу счастливый результат объяснить иначе, как тем, что мои оперированные в деревне не лежали в одном и том же пространстве, а каждый отдельно, хотя и вместе с здоровыми». И при этом «не встречалось ни одного случая заражения жителей».

По поводу рассказа Николая Ивановича о его деревенской практике проф. В. А. Оппель пишет: «В условиях деревенской практики Пирогов, по тогдашним взглядам, делал удивительные вещи... Вооружённый всеми знаниями науки, изумительный хирург-техник, он явился в хирургическую пустыню, как волшебник, и творил чудеса».

Придворные друзья и поклонники Пирогова принимали меры к возвращению его на государственную службу. Старый приятель Николая Ивановича, лейб-медик царя Ф. Я. Каррель, пытался в 1868 году устроить для него какое-то высокое назначение по военно-медицинскому ведомству.

Из письма Николая Ивановича к Каррелю можно заключить, что ему не хотелось снова стать в зависимость от царской бюрократии. «Только одно требование отечества, если бы ему встретилась необходимость в моей служебной деятельности, найдёт меня всегда готовым на безусловное и положительное да, а покуда я не столько нужен ему, сколько себе и окружающей меня скромной среде» (письмо от 4 июля 1868 года).

Нажим на Пирогова продолжался. Это видно из других его писем к Каррелю, где он ссылается на «горький опыт» предшествующей службы. Нажим был безуспешен.

Но вот отечество потребовало, и Николай Иванович показал, что он «готов на безусловное» служение родине. Началась франко-прусская война 1870 года. Тогда только что открыло свои действия Российское общество попечения о больных и раненых воинах (с 1879 года — общество Красного Креста). Военно-медицинское ведомство хотело использовать опыт войны для обслуживания нашей армии. Запросили Пирогова, как это осуществить, и предложили ему поехать на театр войны. Николай Иванович согласился и заявил, что поедет на свой счёт. По его «глубокому убеждению, каждый филантроп обязан служить обществу безвозмездно». Таким образом он надеется «принести пользу и нашей военной медицине и делу высокого человеколюбия» (письмо обществу от 19/31 августа 1870 года).

Поездка по местам сражений во Франции и Германии продолжалась пять недель. Николай Иванович осмотрел до семидесяти лазаретов — в Саарбрюкене, Ремильи, Понт-а-Муасане, Корни, Горзе, Нанси, Страсбурге, Карлсруэ, Швецингене. Мангейме. Гейдельберге, Штутгарте, Дармштадте и Лейпциге — с несколькими тысячами раненых.

В письме к жене от 4 (16) октября из Карлсруэ (семейный архив) Николай Иванович сообщает об условиях, в которых ему пришлось действовать: «Наконец, после разных мытарств приехали сего дня из Франции в Карлсруэ, объехав госпитали Лотарингии и Эльзаса. Приходилось ездить в 3 классе и в телегах, где нет правильных поездов. Сегодня утром выехали из Страсбурга, местами сильно разрушенного».

Вернувшись в Россию, Николай Иванович сделал 19 (31) октября в заседании правления Общества попечения о больных и раненых воинах доклад о результатах своей поездки. Здесь имеется заявление Пирогова о нарушении немцами в самом начале деятельности Красного Креста Женевской конвенции о международной солидарности в области лечения жертв войны.

Любопытны замечания Пирогова об отношении немецкой военно-медицинской администрации к раненым. Знаменитые немецкие профессора-хирурги рассказывали Николаю Ивановичу, что раненые оставались по двое суток без врачебной помощи. «Распространяться о причинах этого не стану, — говорит Пирогов. — Замечу только мимоходом, что одна из причин такого неустройства кроется в организации медицинской военной части в Пруссии». Немецкий военно-санитарный закон, по наблюдениям Николая Ивановича, развивает во врачах «особенный дух»: они стремятся получать знаки отличия и пр., оставляя без внимания те пункты, где их деятельность была бы несравненно полезнее. «Мне кажется, что Это и есть отчасти причина, почему на перевязочных пунктах, при значительном скоплении раненых, оказывался, по крайней мере в первые дни, большой недостаток во врачах. Что касается до раненых на поле сражения, то первичные значительные оперативные пособия оказывались в весьма малом количестве в немецких войсках».

Высказывая свои соображения об устройстве медицинской части во время войны, говоря о способах лечения, их целесообразности или непригодности, Николай Иванович не оставляет без внимания ни одной подробности, которая может облегчить участь раненого защитника родины.

В этой войне, как и в прежних, Пирогов внимательно присматривался к характеру ранений в зависимости от типа оружия, тщательно изучал действия различных огнестрельных снарядов, делал выводы о приёмах лечения.

Настоятельно указывает Николай Иванович на необходимость готовиться к войне заблаговременно. Общество попечения «могло бы оказать полезную помощь в будущих войнах подготовлением организованных местных госпиталей, устроенных так, чтобы их можно было переносить с места на место».

В этом смысле Николай Иванович высказывался несколько раз в расширенных заседаниях правления Общества: «Одна из самых важных и трудных задач, которую Обществу предстоит разрешить, — это устройство помещений для раненых и больных в военное время... Вот занятие, которому следовало бы посвятить себя Обществу в мирное время». Во всех протоколах заседаний Общества приводятся его указания об организации дела для обеспечения защитников отечества надлежащей помощью.

В упомянутом выше докладе Пирогов говорит о грубом отношении прусских военных властей к прибывшим из-за границы врачам, в том числе и русским, оказывавшим помощь немецким воинам. Прусская администрация вызывала столкновения, отражавшиеся на больных и оскорблявшие врачей, действовавших «с таким самоотвержением». Кроме того, при оплате труда русских врачей в немецких госпиталях их старались обсчитать.

Наблюдения над военно-полевой медициной в 1870 году Пирогов изложил также в изданной Обществом попечения о больных и раненых воинах книге. Конечно, в это издание руководители Общества, находившегося под покровительством жены царя, немецкой принцессы, не допустили неблагоприятных для немецкой администрации отзывов Николая Ивановича. Пирогов вынужден был согласиться на такую расправу с его трудом, так как хотел, чтобы его медицинские советы могли быть использованы всеми военными врачами. А доклад его был напечатан в малодоступном широким медицинским кругам «Вестнике» Общества.

Говоря о деятельности частных комитетов помощи в эту войну, Николай Иванович с гордостью пишет: «Россия может про себя сказать, что она прежде всех опытом доказала пользу и необходимость организации частной помощи во время войны».

Пирогов снова занимался в Вишне своим садом и парниками, лечил в глиняных мазанках ближних и, дальних крестьян и мещан, выезжал на консультации. Иногда какое-нибудь земство запрашивало его мнение об устройстве медицинской сети в губернии (Пермское, в 1872 году), о борьбе с дифтеритом (Полтавское, в 1880 году). Николай Иванович посылал в ответ подробные указания. В них изложены взгляды гениального учёного на организацию лечебного дела для народа.

Пермскому земству Пирогов предложил «сосредоточить деятельность преимущественно на 3 главные предмета: 1) на оспопрививание, 2) на искоренение сифилиса и 3) на учреждение санитарной комиссии». Медицина на местах может принести действительную пользу населению «сосредоточением наличных сил и средств на самые вопиющие недостатки... Эта помощь в будущем даст самые очевидные результаты». Необходимо разъяснить населению сущность принимаемых мер: «массу можно вывести из равнодушия только тогда, когда убедишь её в чём-нибудь наглядно».

С точки зрения предупреждения болезней, Пирогову представляется очень полезным учреждение санитарных комиссий. Необходимо также организовать медико-топографические описания населённых мест, обследовать их в санитарном отношении.

По вопросу о борьбе с дифтеритом Пирогов прислал Полтавскому земству записку, в которой сообщает: «В борьбе с самою заразою и ее местными причинами, или общими поветриями... весь успех здесь зависит от правильного и трезвого понимания сути дела со стороны общей и врачебной администрации. К сожалению, это случается редко в самом начале эпидемий, а плохо понятая суть в начале всегда влечёт за собою неправильные и недостаточные распоряжения, впоследствии уже непоправимые».

Сидя в деревне, Пирогов внимательно следил за развитием науки и деятельностью отечественных учёных учреждений. В одном из январских номеров «Петербургских ведомостей» Николай Иванович прочитал отчёт о торжественном акте Медико-хирургической академии. В речи на этом заседании, 9 января 1872 года, учёный секретарь академии, между прочим, сказал: «Еще в очень недавнее время в России медицинской науки не существовало; мы пользовались готовыми плодами, созревшими на дереве западной науки; только каких-нибудь 12—15 лет пробудилось у нас сознание необходимости пересадить на родную почву ростки науки».

Этот нигилизм и низкопоклонство перед Западом возмутили Николая Ивановича. Он выступил в печати с большой полемической статьёй в защиту отечественной науки. «Когда дело дошло до отрицания, — пишет Пирогов, — то всё отживающее поколение, к которому принадлежу и я, имеет право спросить: кто и как, кроме нас самих может знать о том сознании, которое одушевляло и укрепляло нас в борьбе с окружавшим нас равнодушием и невежеством?»

Огульное отрицание связи настоящего с прошедшим, допущенное учёным секретарём, опечалило «искренних друзей науки в России». «Занимаясь более или менее самостоятельно медициной с 1828 года», Пирогов смело может «утверждать, что научное направление в изучении этой науки в России, несмотря на неизбежные колебания в прогрессе, в целом шло и идёт вперёд».

По поводу заявления секретаря, что старое здание анатомического института было «гнездом миазм», Николай Иванович пишет: «В него была переведена секционная госпиталя из старой бани, и в них-то, т. е. в гнезде и в бане, было сделано в течение 15 лет до 6000 вскрытий. Но как бы плохо ни было наше здание, мы всё-таки из всех сил заботились дать изучению медицины в академии анатомо-физиологическое направление... В первый раз в академии открыты были демонстративные лекции хирургической и патологической анатомии; каждая значительная операция в госпитале демонстрировалась прежде на трупе, или же объяснялось положение частей на свежеизготовленных препаратах... В «гнезде миазм» также явились в первый раз на свет скульптурная анатомия и послойное исследование положения частей на замороженных трупах, перешедшие от нас и на запад».

Манифест о русско-турецкой войне 1877—1878 годов был опубликован 12 (24) апреля 1877 года. Но еще в январе съехались в Кишинёв будущие руководители боевых операций и видные деятели военной медицины.

Вскоре знания и таланты Пирогова снова понадобились отечеству. Его просили отправиться на театр войны для осмотра госпиталей и ознакомления с постановкой военно-санитарного дела.

В октябре Николай Иванович приехал в ставку и сразу вошёл в работу. Он нашёл, что эвакуация прифронтовых лечебных учреждений производится неправильно. Больные и раненые, которые могли скоро вернуться в строй, увозились в отдалённейшие местности.

С. П. Боткин был на театре войны с Александром II, как его лейб-медик. В письмах к жене он сообщал о встречах с Николаем Ивановичем в Болгарии. «Видим толпу врачей, — писал Боткин 13 (25) октября, — и я узнаю старика Пирогова. Поцеловались мы с ним... Старик держал себя умно, скромно и не без такта; мне показалось, что он за это время сильно постарел; впрочем, может быть, и устал».

Результатом поездки Н. И. Пирогова на театр войны 1877—1878 годов явился его новый классический труд «Военно-врачебное дело», который во многом сохранил своё значение до нашего времени. Особенно интересна пятая глава второго тома этого труда. Её содержание определяется подзаголовками, которые приведу полностью: «Оказание помощи на перевязочных. Оценка способа Листера на перевязочном пункте. Подготовка раненых к транспорту. Гипсовые повязки глухие, оконные и съёмные. Оказание помощи раненым в транспорте и в передовых госпиталях. Лечение огнестрельных переломов бедра и ран колена. Соединение способа Листера с гипсовою повязкою. Гипсовая повязка и вытяжение. Кровотечение и перевязка больших артерий. Перевязка ран после вторичных операций. Подкожное впрыскивание, переливание крови и другие особенности лечения».

Вот что пишет Пирогов о методах лечения в военно-полевых госпиталях. «Ни на один способ лечения огнестрельных переломов бедра мы не должны исключительно полагаться; но и ни одного не должно упускать из вида... Убеждённый именно в необходимости соединения различных способов при лечении переломов бедра и ран колена (как и вообще всех повреждений суставов), я и забочусь, главным образом, при постели больного о своевременном и вместе одновременном приспособлении разных способов лечения... Не нужно только пренебрегать ни одним признаком».

Известно, какое большое значение приобрело за последние пятнадцать-двадцать лет переливание крови при лечении многих болезней, особенно при лечении раненых воинов. В нашей стране это дело широко поставлено в практическом отношении и очень высоко в научном. На международных конгрессах по вопросам трансфузии (например, в Риме в 1935 году) признана первенствующая роль советских учёных в разработке и усовершенствовании метода переливания крови — техника, хранение, транспорт по воздуху и т. п.

Трансфузия вошла в медицинскую практику как один из основных лечебных методов только в начале текущего столетия. Во времена Пирогова к этому делу подходили ощупью. Успешный исход переливания крови был явлением чисто случайным. Применялось оно редко — в самых безнадёжных случаях, когда больной всё равно считался обречённым.

Николай Иванович внимательно следил за опытами зарубежных врачей, сам применял трансфузию. Впервые встречается у него высказывание по вопросу о переливании крови в 1847 году. В заявлении Медицинскому совету от 1 апреля об открытом им новом способе анестезии, который «изменяет весь ход дела», Николай Иванович пишет о приборе, которым можно пользоваться при его способе: «снаряд, употребляемый мною для трансфузии крови».

В «Началах общей военно-полевой хирургии» (1865—1866 годы) Пирогов останавливается на лечении переливанием крови в связи с несколькими опытами. Приведя примеры неудачных трансфузий, Николай Иванович подчёркивает, что здоровье раненых улучшилось после переливания крови, что смертные случаи после трансфузии имели место в «отчаянных случаях».

В дополнениях к «Началам» Пирогов пишет: «замечу, что ни в американской, ни в голштинской войне ни разу еще не было испытано переливание крови (курсив Пирогова) в пиэмиях, следующих за травматическими кровотечениями, и в истощениях... Тем не менее недавние опыты... над животными доказывают, что переливанием крови в истощениях можно бы ещё было поддерживать жизнь... Можно принять, что переливание... предотвращает смерть. Самая же операция... безопасна».

В пятой главе второго тома «Военно-врачебного дела» Николай Иванович подробно останавливается на опытах профессора С. П. Коломнина, который во время войны 1877—1878 годов «прибегал несколько раз к переливанию крови в случаях отчаянного анемического истощения... непосредственно за ампутацией... Хотя из четырёх ампутированных, при переливании крови, ни один не остался в живых», но умерли они вследствие других причин. Один оправился именно благодаря переливанию крови, но умер «через месяц вследствие хронической септикемии».

Был ещё такой случай. «Раненный пулей в плечо, потерявший много крови... ослабел... до того, что считался безнадёжным. Ему сделана была трансфузия». Пирогов видел его в Ясском госпитале в сентябре 1877 года «уже с зажившими ранами, а через шесть недель... он отправлен выздоровевшим».

Из заключительного замечания Николая Ивановича видно, что он относился к переливанию крови положительно. «Артериальная трансфузия в госпитальной практике тем безопаснее венозной, что она не располагает к развитию пиэмий... Во всех случаях переливания ни разу не было замечено особенных явлений со стороны сердца и лёгкого».

В заключительной странице «Военно-врачебного дела» Николай Иванович пишет: «Полевая хирургия в настоящее время стоит на распутьи. С одной стороны ей предстоит... ограничить ещё более первичные операции и культивировать выжидательно-сберегательный способ лечения с его следствиями — вторичными операциями. С другой стороны для полевой хирургии открывается обширное поле самой энергической деятельности на перевязочном пункте... применение антисептического способа в самом строгом значении слова. Выбирать золотую середину... невозможно... Нельзя быть наполовину антисептиком. Чтобы достигнуть безупречного результата, надо и безупречно действовать с момента нанесения раны... Стремление науки по этим двум... направлениям неизбежно и неотразимо».

О жизненности двух основных трудов Н. И. Пирогова в области военной медицины — «Начала общей военно-полевой хирургии» и «Военно-врачебное дело и частная помощь на театре войны в Болгарии 1877— 1878 гг.» — писал во время Великой Отечественной войны один из самых авторитетных специалистов, Главный хирург Советской Армии академик Н. Н. Бурденко: «Как эти книги ярки и интересны в настоящее время. Они, действительно, являются ценным вкладом в мировую сокровищницу медицинских трудов и вместе с тем гордостью нашей общественности». В годы войны эти труды великого русского учёного приобрели особенно важное значение как живое руководство к действию. Военно-полевых хирургов они привлекали «богатством идей, своими мыслями, точными описаниями болезненных форм, исключительным организационным опытом».

Жизнь Пирогова в Вишне шла налаженным порядком: лечение местных и приезжих больных, уход за оранжереями и парниками, выезды на консультацию. Оставалось время и для воспоминаний, для выяснения своего умственного и нравственного развития, для размышлений о сущности жизни. 5 ноября 1879 года Николай Иванович завёл «Дневник старого врача», писанный исключительно для самого себя, но не без задней мысли, что может быть когда-нибудь прочтёт и кто другой. Название «Дневнику» дано было старое, знакомое читателю шестидесятых годов, популярное в либеральных кругах — «Вопросы жизни».

И содержание «Дневника» сходно с прославленным трактатом о воспитании. Та же откровенность суждений, смелость мысли, остро с А постановки вопросов. Наряду с этим — прежние мистические рассуждения о сущности бытия и назначении человека. Но теперь этот элемент усилился по многим причинам.

Трактат о воспитании писался в пору кипучей личной деятельности Пирогова. Эта деятельность была тесно переплетена с бурлящей жизнью страны на переходе от феодально-крепостнического к буржуазно-капиталистическому строю. Некогда было заниматься примирением противоречий между материалистическим мышлением учёного-естествоиспытателя и тысячелетним традиционным воззрением обывателя на природу и окружающий мир.

«Вопросы жизни» пятидесятых годов были опубликованы в момент высокого подъёма общественного самосознания, среди половодья русского возрождения. «Дневник старого врача» зародился в период упадка общественного настроения. Интеллигенция испугалась грохота рушившихся устоев. Её возмущала жестокость злобного, старого в борьбе с новым, стремящимся в жизнь. Но вызывал также тревогу выход на арену истории трудовой массы, растущей численно, находящей идейных вождей. Часть интеллигенции искала отдыха в робком отгораживании от реальной действительности, в создании анемичных планов всеобщего примирения.

Всё это отразилось в автобиографии великого учёного. Оно сильно проявилось в философских размышлениях и социальных высказываниях Николая Ивановича. Имея в виду ознакомить будущего читателя со своим внутренним миром, с развитием своего сознания и «сменой своих мировоззрений», он старался избежать «тщеславия, рисовки и оригинальничанья». Но как только ему казалось, что он «схватил красную нить своего настоящего (по времени) мировоззрения», она терялась «в путанице переплетённых между собою сомнений и противоречий».

Поэтому в философской части «Дневника старого врача» много рассуждений о «беспредельном и вечном разуме, управляющем океаном жизни», о «силе жизни», которая «приспособила все механические и химические процессы к известным целям бытия», о «мистичности глаз всех животных, плотоядных и травоядных», о том, что «истинно-верующему нет дела до результатов положительного знания».

Наряду с признанием гениальности Дарвина и его теории Пирогов заявляет, что не может «услышать без отвращения и перенести ни малейшего намека об отсутствии творческого плана и творческой целесообразности в мироздании».

Пирогов в молодости был материалистом, но в дальнейшем великий ученый в своих рассуждениях о вере солидаризировался с наиболее реакционными дворянско-помещичьими кругами, поэтому он считал причиной образования видов божественное начало. Этим путем гениальный анатом дошел до таких записей в «Дневнике» за январь 1881 года: «Я за предопределение. По-моему, все, что случается, должно было случиться и не быть не могло»; «веру я считаю такою психическою способностью человека, которая более всех других отличает его от животных; сомнение — вот начало знания; безусловное доверие к избранному идеалу — вот начало веры; нет нужды, если он будет абсурдом»; «истинно-верующему нет дела до результатов положительного знания». Заявив далее, что «в самых тайниках человеческой души рано или поздно, но неминуемо должен был развиться и, наконец, притти осуществленный идеал богочеловека», Пирогов через утверждение, что «всеобъемлющая любовь и благодать святого духа — самые существенные элементы идеала веры христовой», подходит к подробному рассказу о своем детстве. Эти любопытные, очень ценные с фактической стороны, воспоминания Николая Ивановича прерываются известием об убийстве Александра II, так сильно «потрясшем» автора «Дневника», что он стал писать о «гнусной шайке злоумышленников, о крамольниках и пропагандистах».

Подобные откровения примирили с Пироговым, после его смерти, реакционеров всех цветов и оттенков. Стараясь использовать для своей тёмной пропаганды мистические рассуждения одряхлевшего учёного, они усердно рекламировали эту сторону содержания «Дневника старого врача», умалчивая о положительных сторонах исповеди великого человека. Десятками статей и брошюр они засорили огромную литературу исследований о научных трудах Пирогова, многочисленных воспоминаний о его плодотворной общественно-медицинской и педагогической деятельности.

После «Военно-врачебного дела» вышло из печати при жизни Пирогова новое издание его «Хирургической анатомии артериальных стволов и фасций». Это классическое произведение переиздавалось несколько раз. В 1880 году профессор хирургии Медико-хирургической академии С. П. Коломнин обратился к Пирогову с предложением выпустить новое издание его знаменитого труда. Николай Иванович согласился, потребовав, чтобы авторский гонорар за книгу поступил в пользу нуждающихся студентов Медико-хирургической академии.

В 1880 году газеты обошло известие о предстоящем пятидесятилетнем юбилее научной деятельности Николая Ивановича. Врачебная общественность решила отпраздновать это событие.

Установили точную дату юбилея. Торжество было назначено на май 1881 года в Москве, где родился Пирогов. От медицинского факультета, где Николай Иванович получил первоначальное образование, приезжал в Вишню в марте профессор Н. В. Склифосовский. Он пригласил Николая Ивановича на юбилейное торжество от имени Московского университета и московского городского управления.

В воспоминаниях об этой поездке Н. В. Склифосовский писал, что Москва не хотела никому уступить чествования Пирогова: «Он ей принадлежал и по рождению, и по образованию, наконец, по тем особенностям его великого и могучего духа, в которых сказывался в нём воистину русский человек». Целый день провел Склифосовский в Вишне. Беседовали о биологии, физиологии, хирургии, о других научных вопросах, о событиях общественной жизни. Николай Иванович проявил при этом «необычайную свежесть блестящего и острого ума, почти юношескую бодрость духа». Была «увлекательна его объективная критика и трогала искренняя сердечность».

В дни юбилея все выходившие в России печатные издания, частные и официальные, специальные и общие, уделяли много места статьям о Пирогове. В печати появились общие характеристики его, воспоминания об отдельных моментах его жизни, воспроизводились портреты, печатались тексты поднесённых ему адресов, сообщалось о стипендиях, учреждавшихся учёными обществами и отдельными лицами. Все европейские учёные общества и университеты прислали юбиляру адреса и дипломы на звание почётного доктора.

Родной город Николая Ивановича поднёс ему звание почётного гражданина Москвы. Большинство русских университетов давно избрали его почётным членом. Академия наук ещё в 1846 году почтила Николая Ивановича званием члена-корреспондента, тогда еще кафедры медицинских наук для действительного члена академии в ней не было.

В день приезда в Москву, при встрече на вокзале, Николай Иванович произнёс небольшую речь. Этот день напомнил ему «дорогое, отдалённое время», когда по возвращении из-за границы он «мечтал служить России» в своём родном городе. Но московская кафедра была занята другим лицом. Пирогов «сделался бездомным скитальцем и, хотя не жил в Москве, но сердце всегда стремилось к ней».

На торжественном обеде в университете Николай Иванович произнёс большую речь, в которой вспоминал годы своего студенчества. «Но не подумайте, — говорил он, — что я, по обычаю старых людей, намерен восхвалять перед вами прошлое и отдавать ему преимущество перед настоящим. Нет, напротив, склад моего ума не позволяет мне смотреть на предметы и события с односторонней и личной точки зрения. Относясь более объективно к прошлому и к настоящему, я не могу не отдать предпочтения последнему... Вы видите перед собою человека прошлого времени, стоящего в дверях вечности, который смело вас одушевляет надеждою и провозглашает благоденствие будущему».

Заключительный день юбилейного торжества был омрачен усилением предсмертной болезни Николая Ивановича. Потеряв за год до того последний коренной зуб правой верхней челюсти, он отказывался вставить искусственные зубы. На месте выпавших зубов стала развиваться язва, которую Пирогов заметил в начале юбилейного года, но не придал ей тогда особенного значения. В Москве было устроено совещание крупнейших отечественных хирургов. Они признали злокачественность новообразования и предлагали немедленно удалить последнее. Тогда они считали это своевременным, высказывая уверенность в успешном исходе операции.

Жена Пирогова возражала против этого. Она решила обратиться за советом к зарубежному специалисту. Прямо с юбилейного праздника увезли Пирогова в Вену — к знаменитому хирургу Бильроту. Последний спокойно и уверенно сказал, что болезнь не серьёзная, скоро пройдёт без хирургического вмешательства. После смерти Николая Иванозича Бильрот заявил в печати, что он сразу установил характер болезни, но считал, что больной за 70 лет, с явными признаками начинавшегося маразма в теле и с катарактами на обоих глазах не перенесёт операции. Тем более, что и операция не помогла бы: болезнь была неизлечима. Бильрот был уверен, что «в данном случае он не получил бы благоприятного результата», но ему «хотелось изменить взгляд больного на сущность» недуга и приободрить его.

Весь обратный путь в деревню Пирогов провёл весело, в шутках и воспоминаниях молодости. «Из убитого и дряхлого,— рассказывает его спутник доктор С. С. Шкляревский, — он опять сделался бодрым и светлым». Но скоро истинный характер болезни выяснился и для самого, Пирогова. «Он, очевидно, вполне осознал своё безвыходное положение, — писал Шкляревский, — видеть Николая Ивановича, говорить с ним о роковой болезни его — было чрезвычайно тяжело».

Несмотря на это, Александра Антоновна повезла мужа летом 1881 года на одесский лиман, где он купался и был осаждаем многочисленными бедными больными.

В одну из своих обычных прогулок в Вишне, в сентябре, Николай Иванович простудился и слёг. С этого времени началась для него борьба между жизнью и смертью. Но и теперь он продолжал вести свой «Дневник». В конце октября перо выпало из рук Пирогова. Он находился в агонии до самой кончины, последовавшей в 8 часов 45 минут вечера 23 ноября (5 декабря) 1881 года.

Газеты и журналы, русские и зарубежные, снова печатали статьи, заметки, воспоминания, снимки, относящиеся к жизни и деятельности Пирогова. В Вишню прибыли депутаты, присылались венки. Вдова Николая Ивановича решила похоронить его тело в церкви, которую выстроила в Вишне. Был сооружён временный склеп, и в него опустили 24 января 1882 года (ст. стиля) гроб с телом Пирогова.

Предварительно тело, было набальзамировано доктором Д. И. Выводцевым. Оно сохранялось в гробу, под стеклянной крышкой, много десятилетий. По решению 1-го Всеукраинского съезда хирургов профессор хирургии Н. К. Лысенков совместно с комиссией врачей осмотрел останки Пирогова в октябре 1926 года. В описании этого осмотра сообщается, что тело Пирогова в общем сохранено хорошо. Лицо его в гробу, под стеклом, имеет сходство с известными портретами Николая Ивановича.

По инициативе генерал-полковника медицинской службы Е. И. Смирнова, после войны в усадьбе Н. И. Пирогова Вишня, при селе Шереметка, Винницкой области, Украинской ССР, учреждён музей имени великого русского учёного — основоположника военно-полевой хирургии. Усадьба была передана в ведение Главного военно-медицинского управления Вооруженных Сил СССР.

После смерти Пирогова было создано несколько учёных медицинских и педагогических обществ в столицах и в провинции его имени. В дореволюционное время в Петербурге» а в советскую эпоху — в Ленинграде и Москве устраиваются ежегодно в ноябре торжественные заседания. Такие же заседания устраиваются и в других городах СССР. В начале апреля 1948 года состоялось в Ленинграде тысячное заседание хирургического общества Пирогова, открывшего свою научную деятельность вскоре после кончины гениального учёного.

Советский научный мир, весь советский народ чтит память выдающегося деятеля нашей Родины, русского учёного. В период Великой Отечественной войны особенно выявилась жизненность военно-медицинской доктрины Н. И. Пирогова. Подчёркивая глубокую веру Пирогова в силу и прогресс науки, в великую силу и мощь нашего народа, академик Н. Н. Бурденко писал в дни войны, что советская военно-полевая хирургия, использовавшая традиции, завещанные Николаем Ивановичем, доказала свою зрелость при обслуживании нашей родной доблестной и непобедимой Советской Армии. Тогдашний начальник Главного военно-санитарного управления армии генерал-полковник медицинской службы Е. И. Смирнов писал в одной из своих руководящих статей:

«Наша Родина дала миру выдающихся людей во всех областях человеческой деятельности, особенно в области военных наук, в области организации победы над врагом. Наша Родина дала миру Н. И. Пирогова, знание военно-медицинских трудов которого необходимо для каждого военного врача, чтобы с честью выполнить долг перед Родиной».

Советская научная общественность творчески разрабатывает наследие Пирогова в многочисленных монографиях и статьях.