ГЛАВА ТРЕТЬЯ. НА КАФЕДРЕ

В конце концов министр утвердил Пирогова профессором Юрьевского университета. В первых числах апреля 1836 года начались лекции Николая Ивановича в Юрьеве. Эти лекции завоевали молодому профессору любовь и уважение слушателей.

Через год о Пирогове заговорили не только юрьевские студенты, но весь тогдашний западноевропейский медицинский мир.

Русский учёный пришёл на кафедру не как чиновник научного ведомства, а как серьёзный искатель истины, как новатор и преобразователь науки. Вот как Пирогов излагает свой тогдашний взгляд на задачи профессора и его отношения к слушателям: «Для учителя такой прикладной науки, как медицина, имеющей дело прямо со всеми атрибутами (Атрибут - существенный признак, принадлежность.) человеческой натуры (как своего собственного, так и другого, чужого, я), для учителя — говорю — такой науки необходима, кроме научных сведений и опытности, ещё добросовестность, приобретаемая только трудным искусством самосознания, самообладания и знания «человеческой натуры».

Вступив на кафедру, Пирогов «положил за правило ничего не скрывать от учеников и, если не сейчас же, то потом и немедля открывать перед ними сделанную ошибку, будет ли она в диагнозе или в лечении болезни».

Закончив первый профессорский курс, молодой учёный решил ознакомить других научных деятелей со своими исследованиями и системой преподавания и выпустил в свет «Анналы» («Летопись») своей клиники за 1837 год. В интересном предисловии к этой книге много поучительного не только для начинающих врачей. С невероятной для того времени смелостью Николай Иванович заявил, что каждый практический врач должен откровенно говорить о своих ошибках. «Откровенное и добросовестное описание деятельности даже малоопытного практика для начинающих врачей имеет важное значение, — писал, между прочим, Пирогов. — Правдивое изложение его действий, хотя бы и ошибочных, укажет механизм самых ошибок и на возможность избегнуть повторения по крайней мере там, где это достижимо».

Исповедь молодого профессора вызвала страстные толки в России и за границей. Лишь немногие сумели оценить эту самокритику.

Большинство писавших о «Летописи» Пирогова отзывалось о ней злобно и враждебно. Жрецы практической медицины из числа имевших учёные звания негодовали на автора «Летописи» за подрыв у публики авторитета практического врача с большими доходами. Некоторые из них воспользовались покаянными заявлениями Пирогова, чтобы подчеркнуть ошибки молодого хирурга.

Через год Пирогов выпустил второй том «Летописей», который также снабдил предисловием. В нём Николай Иванович говорит о господствующих в науке эгоизме и тщеславии, об отсутствии взаимного доверия у врачей разных стран. В последней фразе Пирогов имеет в виду «стремление старых врачей — из соображений материальных — скрыть свои достижения от молодых собратьев. А это приносит вред и молодым медикам, и населению». «Наш святой долг, — пишет Николай Иванович, — только путём открытого способа действия, непринуждённого и свободного признания своих ошибок уберечь медицинскую науку, находящуюся ещё в детстве, от опасного господства мелочных страстей».

Что касается научного содержания обоих томов «Летописей» клиники профессора Пирогова, то в них разбирается 48 тем общей и частной патологической анатомии и хирургии. Имеется там описание воспалительных процессов вообще, гнойных и гангренозных процессов, распространённых в то время в хирургической клинике. Много внимания уделено патолого-анатомической характеристике различных болезненных процессов.

Отношения студентов к Пирогову становились с каждым днём всё более дружественными. Каждую субботу, вечером, студенты собирались у профессора к чаю. Разговоры были всегда очень оживлённые, научные и ненаучные, весёлые и остроумные.

Хирургическая практика Пирогова расширялась с поразительной быстротой, тем более что была бесплатной: он не только не брал денег с больных, но в поисках интересных случаев платил больным из своих средств. Начались паломничества в Юрьев больных из всех городов и местечек Прибалтийского края. Кроме того, в свободное от университетских занятий время Пирогов с ассистентами и учениками разъезжал по всем этим городам и сёлам. Он производил операции, делал вскрытия трупов в госпиталях и читал для врачей частные курсы по отдельным вопросам хирургии и анатомии.

В юрьевский период своей профессуры Пирогов выпустил несколько крупных научных трудов: 1) «Хирургическую анатомию артериальных стволов и фасций» (было несколько изданий — с 1837 по 1881 год — на русском и других европейских языках); 2) два тома «Клинических анналов» (1836—1839 гг.); 3) монографию о перерезке Ахиллесова сухожилия.

Первая из названных работ — самый крупный учёный труд Пирогова, доставивший ему мировую известность, имеющий жизненное значение и для нашего времени. В предисловии к этому труду Николай Иванович говорит о научной отсталости знаменитых немецких профессоров хирургии. «Предмет и цель его так ясны, что я мог бы не терять времени на предисловие и приступить к делу, если бы не знал, что и в настоящее время встречаются ещё учёные, которые не хотят убедиться в пользе хирургической анатомии. Кто, например, из моих соотечественников поверит мне, если я расскажу, что в Германии можно встретить знаменитых профессоров, которые с кафедры говорят о бесполезности анатомических знаний для хирурга... Не личная неприязнь, не зависть к заслугам этих врачей... заставляют меня приводить в пример их заблуждения. Впечатление, которое произвели на меня их слова, до сих пор ещё так живо, так противоположно моим взглядам на науку и направлению моих занятий, авторитет этих учёных, их влияние на молодых медиков так велики, — что я не могу не высказать моего негодования по этому поводу. До поездки моей в Германию мне ни разу не приходила мысль о том, что образованный врач, основательно занимающийся своей наукой, может сомневаться в пользе анатомии для хирурга».

Академия наук присудила тогда Пирогову за этот труд Демидовскую премию. Спустя больше полувека после выхода в свет «Хирургической анатомии» специалисты писали, что это классическое сочинение Николая Ивановича произвело огромное впечатление за границей и сохранит своё значение навсегда, так как в нём «выработаны прекрасные правила, как следует итти ножом с поверхности тела в глубину».

Советские специалисты отмечают, что изложенное в «Хирургической анатомии» учение о фасциях — ключ ко всей анатомии, что в этом и состоит гениальное открытие Пирогова, ясно и отчётливо сознававшего революционизирующее значение своего метода. В «Хирургической анатомии» система фасций рассматривается не как застывшая анатомическая догма, а как хирургическое руководство к действию.

Заслуженный профессор Военно-медицинской академии имени Кирова В. Н. Шевкуненко писал в столетнюю годовщину выхода в свет «Хирургической анатомии», что в этом труде Пирогова дано классическое воспроизведение всего того, что имеет существенное значение для отыскания и перевязки любого артериального ствола.

Велико также значение третьего тогдашнего труда Пирогова — монографии об Ахиллесовом сухожилии (1840—1841 гг.). Во всех новейших сочинениях по этому вопросу работа Пирогова цитируется как классическая.

Имя Пирогова стало широко известно в научных кругах на родине и за рубежом. Но его гению было тесно в маленьком провинциальном университете. Николаю Ивановичу хотелось работать в столице, где могли быть полностью удовлетворены его научно-исследовательские и преподавательские интересы. Пирогова увлекала борьба за «оригинальность и самобытность» отечественной науки. Он хотел, чтобы русский народ не только не отставал от Запада, но опередил его.

Прогрессивная петербургская профессура пошла навстречу страстному стремлению Николая Ивановича и подняла в 1839 году вопрос о приглашении его на кафедру хирургии в Медико-хирургическую (Военно-медицинскую) академию. Много старался об этом юрьевский приятель Пирогова, друг В. А. Жуковского, профессор К. К. Зейдлиц. Но переходу Пирогова в Петербург долго противился министр просвещения Уваров — в значительной степени вследствие недовольства резкостью молодого профессора в его отношениях с реакционным начальством.

Настойчивость Пирогова, вмешательству влиятельных петербургских профессоров, понимавших значение для науки перехода Николая Ивановича в Петербург, одолели упрямство Уварова. В январе 1841 года Н. И. Пирогов был утвержден профессором Медико-хирургической академии. Весной он переехал в столицу.

Общество столичных врачей, насчитывавшее в своём составе многих заслуженных и учёных медиков с известными именами, устроило Пирогову торжественную встречу. Группа старых профессоров Медико-хирургической академии, видевшая в нём главным образом конкурента по частной медицинской практике, отнеслась к Николаю Ивановичу неприязненно.

Хотя Николай Иванович страстно добивался перевода в Петербург и профессура в Медико-хирургической академии стоила ему тяжёлой и упорной борьбы, он всё же предъявил начальству военно-медицинского ведомства ряд требований, вытекавших из желания поднять русскую науку на высшую ступень. Он поставил условием своего перехода учреждение в составе академии новой кафедры госпитальной хирургии с хирургической клиникой при ней.

«Облагородить госпиталь, — заявил Пирогов в одной из своих многочисленных записок в министерство, — привести его к истинному идеальному назначению, соединить в нём приют для страждущего вместе с святилищем науки можно только тогда, когда практическая деятельность к нему принадлежащих врачей соединена будет с изустным преподаванием при постели больных для учащегося юношества».

Условие было принято. Новая кафедра была учреждена. По плану Пирогова был также создан при Медико-хирургической академии анатомический институт. Это было первое учреждение такого рода не только в России, но и во всём мире.

Проект Пирогова встретил сильное противодействие со стороны отсталых профессоров. Но автор проекта был человек целеустремлённый и настойчивый в осуществлении намеченного им. Николай Иванович добился учреждения Анатомического института. Конференция академии предложила ему быть директором нового учреждения.

Пирогов принял эту должность, но тоже на определённых условиях. «Самою высшей для меня наградой, — писал он в заявлении на имя конференции, — я почёл бы убеждение, что мне удалось доказать нашим врачам, что анатомия не составляет, как многие думают, одну только азбуку медицины, которую можно без вреда забыть, когда мы научимся кое-как читать по складам; но что изучение её так же необходимо для начинающего учиться, как и для тех, которым доверяется жизнь и здоровье других».

Мысль Пирогова работала в различных направлениях, сводившихся к определенной цели — усовершенствованию науки, распространению в отечестве передовых знаний, применению новейших достижений науки при лечении больных.

Пирогов хотел поставить отечественную медицину на большую высоту. Но условия работы противоречили стремлениям этого убеждённого новатора науки. Под его клинику были отведены, по словам официального историка академии, очень ветхие, крайне неудобные здания, не отвечавшие самым снисходительным требованиям гигиены. Во многом, самом необходимом, они уступали арестантскому отделению госпиталя. Такими были и другие помещения, отведённые новому профессору. Николай Иванович упорно добивался изменения этой обстановки.

Профессор Пирогов был силён не только в самокритике, он выступал с самой резкой и обстоятельной критикой положения вещей в Медико-хирургической академии, обличал плохую постановку дела в военно-санитарном ведомстве вообще.

Чиновникам это пришлось не по нраву я не по обычаям. Они привыкли присваивать значительную часть средств, отпускаемых из государственной казны для лечения больных и подготовки врачей, считали, что госпитальное имущество и все продукты составляют их личную собственность, и вступили в жестокую борьбу с неугомонным новатором и нарушителем их воровских традиций. Наглость чиновников дошла до того, что они пытались официально объявить гениального учёного сумасшедшим. Но Пирогов был силён в борьбе правотой и сознанием огромной пользы своей научно-практической деятельности для отечества.

Враги Николая Ивановича были посрамлены и вынуждены на коленях в торжественной обстановке просить у него извинения за клеветнический навет. Однако они продолжали пользоваться всякой оплошностью Пирогова, пренебрегавшего формальностями в своих сношениях с бюрократическим начальством, и мешали ему спокойно работать. Пытались также предать его суду за нарушение канцелярских правил при выписке лекарств для клиники и т. п.

Всё это было безуспешно, хотя в борьбе с Пироговым канцелярские чиновники имели поддержку некоторых профессоров, отсталых в научном отношении, равнодушных к постановке преподавания и подготовке врачей, но весьма ревностных в получении доходов от медицинской практики. А доходам этих профессоров — хирургов и нехирургов — угрожал большой ущерб.

Николай Иванович приехал в Петербург с репутацией чудесного доктора. Его врачебная практика увеличивалась со дня на день. К нему приходили больные с самыми разнообразными недугами. В числе его пациентов были люди всех классов и всех слоев населения — от полунищих крестьян из пригородов до членов царской семьи. Полнейшая доступность знаменитого профессора, простота его редкое бескорыстие, доброта и ласковость в обращении с детьми привлекли к нему общую любовь и создали огромную известность.

Свою врачебную практику Пирогов рассматривал не как источник дохода, а как помощь страждущим и материал для изучения происхождения болезней, для борьбы с ними.

В труде Пирогов был неутомим. Кроме многочисленных и сложных обязанностей по Медико-хирургической академии, Николай Иванович взял на себя в Петербурге много других работ. Он был директором инструментального завода военно-медицинского ведомства — руководил научной стороной изготовления и усовершенствования инструментов для всех хирургических учреждений страны. Был бесплатным консультантом во всех крупных больницах и лечебницах столицы. Деятельно работал в учебных медицинских советах, и комиссиях военного и гражданского ведомств. Составлял программы преподавания по медицине для университетов и других учебных заведений, правила для экзаменов врачей и студентов и т. п. Часто исполнял поручения военного ведомства по инспектированию госпиталей в различных концах страны — от Финляндии до Кавказа.

Пирогов был одним из главных и самых видных деятелей научной и практической медицинской жизни тогдашней России. Популярности Николая Ивановича содействовали его многочисленные слушатели, восхищавшиеся разнообразными талантами своего профессора. На лекции Пирогова приходили не только студенты тех курсов академии, которым полагалось сдавать экзамены по его предметам, но слушатели всех других отделений. В Медико-хирургической академии в часы лекций Николая Ивановича пустовали аудитории других профессоров. По их жалобам начальство предписало студентам посещать лекции Пирогова и практические занятия у него только в часы, свободные от других лекций. Научная деятельность Пирогова в петербургский период его профессуры была так же значительна, как и в Юрьеве. За это время Николай Иванович сделал 69 научных сообщений в столичном обществе практических врачей. Кроме этого общества, Николай Иванович делал научные доклады в Пироговском кружке. Это было частное собрание нескольких наиболее видных по положению и научным заслугам петербургских врачей, объединившихся вокруг молодого профессора Медико-хирургической академии и назвавших свой кружок его именем. Согласно протокольным записям кружка, он имел за шесть лет сто заседаний. Николай Иванович не был только на последних шести заседаниях за отъездом в 1854 году в Крым. Он сделал в кружке 141 доклад на самые различные темы из всех отделов медицины. Другие участники кружка не были так продуктивны: самый работоспособный из них сделал в кружке 82 доклада.

В академической клинике Пирогова, по данным историка его кафедры, было произведено за 1843—1854 годы 1140 хирургических операций, в среднем по 104 операции в год, с подробными научными описаниями их. Кроме того, лично Пироговым или под его руководством произведено много тысяч операций в Обуховской и других столичных больницах, где он был консультантом. Сам Николай Иванович произвёл за эго время около 12 тысяч вскрытий трупов с подробным описанием каждого.

За время своей петербургской научно-исследовательской и преподавательской деятельности Пирогов напечатал несколько капитальных трудов и много небольших по объёму, весьма содержательных монографий и журнальных статей.

Из основных трудов Николая Ивановича в период его петербургской профессуры первым стал печататься «Полный курс прикладной анатомии человеческого тела с рисунками. Анатомия описательно-физиологическая и хирургическая». Курс не был закончен печатанием вследствие банкротства издателя. Не дошла до нас и рукопись Пирогова.

Пять тетрадей «Прикладной анатомии» (25 листов рисунков с текстом) было представлено в 1844 году в Академию наук, на конкурс по присуждению Демидовских премий. Отзыв о сочинении дали академики эмбриолог К. М. Бэр и зоолог ФГ Ф. Брандт. Они писали, что труд Пирогова даже в неоконченном виде представляет большую научную ценность и превосходит по значению новейшие зарубежные работы такого рода.

Чрезвычайно важна одна, подчёркнутая авторами академического отзыва, особенность рассматриваемого труда. Пирогов, «не довольствуясь одними догадками, попал на остроумную мысль, заморозив отдельные части тела в разных положениях, распилить суставы, чтобы тем точнее определить и изобразить положение костей». Академические рецензенты, конечно, не могли знать, что в этом приёме заложено основание позднейшему гениальному труду Пирогова — «Топографической анатомии». «Прикладная анатомия» была премирована.

В 1846 году медицинский департамент издал новый труд Пирогова — «Анатомические изображения человеческого тела, назначенные преимущественно для судебных врачей», с атласом из шести литографированных таблиц. В 1850 году издание было повторено и в 1856 году выпущено в третий раз.

Работая в петербургских клиниках и госпиталях, Пирогов всегда думал о находящихся на его попечении больных, заботился об излечении их, об уменьшении их страданий во время операций. Как профессору Медико-хирургической академии, Николаю Ивановичу приходилось иметь дело с военнослужащими — офицерами и солдатами. У него возникла мысль о необходимости облегчить положение раненых и больных воинов на полях сражений, где врачебное дело было в ту пору поставлено плохо.

Сильно занимал Николая Ивановича вопрос об изыскании обезболивающего средства при операциях. Знаменитый французский учёный хирург Вельпо говорил, что устранение боли при операциях — химера, о которой непозволительно даже думать. «Режущий инструмент и боль, — заявлял он, — понятия неотделимые одно от другого в уме больного». Но Пирогов относился к больным не формально. Пытливый ум и великое любящее сердце подсказывали ему, что применение при операциях обезболивающих средств будет огромным благодеянием для страждущего человечества вообще и для личного состава армии — в особенности.

Пирогов занялся в своей госпитальной клинике исследованием действия эфира при хирургических операциях. Он изучил влияние эфира на животный организм и произвёл ряд весьма тщательных опытов над собаками. Испытал действие эфира на себе самом, а затем произвёл 50 операций под эфирным наркозом на людях. Работая с эфиром, Пирогов, кроме прежнего способа введения эфира в организм человека (через рот), придумал новый способ. Он изобрёл также два прибора для наркоза: по старому способу и по своему, новому. Опыты Пирогова привлекали внимание всей России: в газетах и общелитературных журналах печатались сообщения о его открытии.

Медицинский совет создал специальную комиссию из авторитетных врачей для выяснения вопроса в официальном порядке. Комиссия представила доклад, в котором признавала важность пироговского метода «как его изобретательному уму принадлежащее открытие». И добавляла: «первенство открытия у нас должно относиться к чести нашего неутомимого оператора». Но Пирогову ещё много пришлось бороться с чиновничьей косностью, пока он добился широкого и повсеместного применения «благодетельного способа для дальнейшего служения на пользу человечества».

Своё служение человечеству Николай Иванович рассматривал, в первую очередь, как служение Родине, её славе, её величию. В 1847 году он опубликовал несколько статей в общих и специальных журналах и отдельную книгу о результатах своих лабораторных исследований и госпитальных опытов применения эфира. В одной статье Николай Иванович писал: «Россия, опередив Европу нашими действиями при осаде Салтов, показывает всему просвещённому миру не только возможность в приложении, но неоспоримо благодетельное действие эфирования над ранеными, на поле самой битвы. Мы надеемся, что отныне эфирный прибор будет составлять точно так же, как хирургический нож необходимую принадлежность каждого врача во время его действия на бранном поле. Мы надеемся также, что усилия наши распространять между здешними врачами благодетельный способ эфирования будут приняты ими с живым участием для дальнейшего служения на пользу человечества».

После опубликования клинических исследований по наркозу Пирогов получил возможность проверить свои наблюдения на Кавказе, в обстановке войны.

Поездка Николая Ивановича на театр военных действий длилась свыше двух месяцев. Кроме своей основной задачи — выяснить возможность применения эфира на поле сражения, — он изучал различные стороны военного дела с точки зрения лечения больных и раненых воинов. Результатом этой поездки был первый из классических трудов Пирогова по военно-полевой хирургии — «Отчет в путешествии по Кавказу...» «Отчет» был напечатан в 1848 году в специальном медицинском журнале и в следующем году вышел отдельной книгой в двух изданиях: русском и французском.

По выходе «Отчета» из печати рецензии на эту книгу появились также в общелитературных журналах. Отмечался её научный интерес и говорилось о художественном описании Кавказа. Большую статью посвятил «Отчету» критик «Отечественных записок». «В русской литературе, — писал он, — богатой прекрасными поэтическими произведениями, вдохновлёнными кавказской природой, немного учёных книг о Кавказе, которые по обилию фактов, разнообразию сведений и общедоступности изложения могли бы сравниться с этим важным, вполне замечательным трудом нашего известного хирурга».

В главе об анестезировании на поле сражения Николай Иванович пишет: «Несмотря на все эти трудности, соединённые с военными действиями в Дагестане, благодетельная мысль была нами в первый раз осуществлена вполне в нынешнюю экспедицию. Возможность эфирования на поле сражения неоспоримо доказана. Теперь, употребив анестизирование более нежели в шестистах случаях по разным способам, различными средствами и при различных обстоятельствах, я нахожу себя вправе из собственных моих опытов сделать положительные заключения о практическом достоинстве этого средства. На поле сражения я употреблял для анестезирования один только эфир».

В нашей Советской Армии эфир с успехом применялся в качестве обезболивающего средства при хирургических операциях. Профессор А. М. Заблудовский писал незадолго до Великой Отечественной войны: «Как показал опыт последних военных столкновений... эфир полностью себя оправдал, и к хлороформу никто не прибегал».

То же было и во время Великой Отечественной войны 1941—1945 годов. Применение Пироговым наркоза в условиях военно-полевой деятельности является действительно бессмертной заслугой, писал во время войны Главный хирург Советской Армии академик Н. Н. Бурденко.

Пирогов вводил оперируемому эфир при помощи изобретенного им самим прибора, с которым было очень удобно работать в тогдашних условиях. Главное достоинство этого прибора заключалось, как подчёркивал Николай Иванович, в том, что он не причинял больному беспокойства.

Кавказские наблюдения привели Пирогова к другому нововведению, полезному для раненых воинов. «Я принялся, — сообщает он в одном автобиографическом письме 1880 года, — за приспособление моей неподвижной гипсовой повязки на поле сражения». В своей классической книге «Начала общей военно-полевой хирургии» Николай Иванович пишет о том же: «Я в первый раз увидал у одного скульптора действие гипсового раствора на полотно. Я догадался, что его можно применить в хирургии, и тотчас же наложил бинты и полоски холста, намоченные этим раствором, на сложный перелом голени. Успех был замечательный. Повязка высохла в несколько минут; косой перелом с сильным кровяным подтёком и прободением кожи (острым концом верхнего отломка большеберцовой кости) зажил без нагноения и без всяких припадков. Я убедился, что эта повязка может найти огромное применение в военно-полевой практике, и потому опубликовал описание моего способа, стараясь сделать его как можно более доступным».

Много лет спустя Пирогов с гордостью писал, что анестезия (обезболивание) и гипсовая повязка были введены в военно-полевой практике русских госпиталей раньше, чем в других странах.

Пирогов учил осторожному обращению с этим средством, требовал внимательного отношения врачей к наложению гипсовых повязок. «Всё зависит от того, как и когда она будет наложена, — писал Николай Иванович. — Беда в том, что не все хирурги умеют хорошо наложить гипсовую повязку, а потом обвиняют повязку же, а не самих себя». Дальнейшее развитие этого средства шло по линии, указанной Пироговым.

В наши дни гипсовая повязка Пирогова является одним из основных способов лечения при переломах конечностей. Об этом пишут авторы общих руководств и специальных исследований по военно-полевой хирургии.

Известно, какое мощное средство имеет в наше время в медицине метод переливания крови. Не то было сто лет назад. Но Пирогов и тогда уже пользовался в клинической практике переливанием крови как целебным средством. В одном из сообщений 1847 года Медицинскому совету об открытом им способе эфирования при хирургических операциях Николай Иванович говорит о своём приборе для трансфузии (переливание крови). Этим делом Пирогов интересовался также во время поездки на театр войны 1877—1878 годов. В его классической книге «Военно-врачебное дело...» уделено место и вопросам трансфузии, результатам переливания крови раненым воинам до и после хирургической операции.

Пирогов никогда не замыкался в круг одной какой-либо специальности. Он интересовался медицинской наукой во всём её многообразии, служил страждущему человечеству в самых различных областях. Еще по пути на Кавказ ему пришлось наблюдать в разных местах вспышки холерной эпидемии. Вскоре по его возвращении в Петербург, в 1848 году, эпидемия разразилась в столице. Николай Иванович образовал в своей клинике особое отделение для холерных больных. В течение шести недель он сделал около 800 вскрытий. Результаты своих наблюдений изложил в нескольких работах о патологической анатомии азиатской холеры. Главнейшее из них — исследование под названием «Патологическая анатомия азиатской холеры» (1849 год).

Исследование о холере было представлено в Академию наук на Демидовский конкурс 1851 года. В отчёте академии о присуждении Демидовских премий указывается, что задача Пирогова, взятая на себя, — «одна из самых трудных». Она «требует от наблюдателя сверх неутомимого пристального вглядывания в болезнь, ещё необыкновенной силы характера и ничем не нарушимого хладнокровия». Но подготовленный к такому делу исследователь «проникнет далее других в самые сокровенные тайники» болезни. «Это в полной мере можно сказать о сочинении Пирогова, именем которого уже не впервые украшаются летописи Демидовского конкурса».

При обработке своего труда Пирогов использовал методы химического исследования. Как заявляет рецензент Академии наук, Николай Иванович выполнил это «с той же самой деятельностью и настойчивостью», которым читатели привыкли «удивляться» во всех его трудах.

О приложенном к тексту атласе в 16 таблиц большого формата автор разбора пишет, что здесь Пироговым и работавшими под его «собственным надзором» художниками Мейером и Теребеневым достигнута «крайняя степень совершенства».

Подлинные рисунки к пироговскому атласу азиатской холеры сохранились до наших дней. Получивший их от вдовы профессора С. С. Боткина и передавший в ленинградский музей Пирогова профессор Ф. И. Валькер удостоверяет, что эти рисунки, имеющие почти столетнюю давность, поражают живостью своих красок и необычайной художественностью исполнения.

Венцом петербургских анатомических исследований Пирогова является его классическая «Топографическая анатомия», называемая по изобретённому её автором методу «Ледяной анатомией».

«Топографическая анатомия» вся построена на исследовании замороженных трупов. Здесь Пирогов проявил гениальность учёного, творческую фантазию мыслителя, изобретательский талант новатора, тонкую наблюдательность художника. Сам Николай Иванович оставил в «Дневнике старого врача» интересное заявление о роли фантазии в научном творчестве: «Без фантазии и ум Коперника, и Ньютона не дал бы нам мировоззрения, сделавшегося достоянием всего образованного мира. Ничто великое в мире не обходилось без содействия фантазии».

Исследование Пирогова начато печатанием в 1851 году и закончено в 1859 году. Выходило оно частями в виде атласа на листах большого формата, с отдельными тетрадями объяснительного текста. Четырёхтомный атлас состоит из 224 таблиц, на которых представлено 970 распилов в натуральную величину, рисованных художниками под наблюдением автора. Объяснительный текст — на латинском языке — состоит из четырёх тетрадей большого книжного формата.

Сокращённое изложение текста «Топографической анатомии» напечатано в распространённом журнале «Отечественные записки» (1860 год). Николай Иванович излагает в этой статье основные принципы своего труда. Как во всей своей исследовательской деятельности, он и здесь имел в виду главным образом приложения научных открытий к практической медицине.

«Я видел на моём веку, — пишет Пирогов, — много врачей, которые, зная порядочно обыкновенную описательную анатомию, имели чрезвычайно сбивчивое понятие о положении желудка и ободошной кишки, и при исследованиях живота у больных постоянно смешивали положение этих двух частей кишечного канала... В начале 1850 г. я, к полному осуществлению моей мысли, решил издать полное систематическое изложение разрезов всего тела... Меня поддерживала мысль, что придуманным мною способом я мог изложить с неизвестной доселе точностью положение всех частей тела...

Господствующая мысль моего труда проста. Она состоит в том, чтоб посредством значительного холода, равняющегося не менее как 15° R, довести все мягкие части трупа до плотности твердого дерева... Доведши труп до плотности дерева, я мог и обходиться с ним точно так же, как с деревом; мне нечего было опасаться ни вхождения воздуха по вскрытии полостей, ни распадения их. Я мог самые нежные органы распиливать на тончайшие пластинки. Мне нужно было исследовать положение частей в трёх главных направлениях: в поперечном, продольном и переднезаднем, и я распиливал каждую полость на верхнюю и нижнюю, на правую и левую и на переднюю и на заднюю половины...

Во время моих занятий я напал на мысль сделать ещё другое приложение холода к топографической анатомии. Мне представилась возможность посредством заморожения изучить положение, форму и связь органов, не распиливая их в различных направлениях, а обнажая их на замороженном трупе, подобно тому, как это делается и обыкновенным способом. Конечно, этого нельзя сделать без помощи долота, молотка, пилы и горячей воды. Подобно тому как в Геркулане открывают произведения древнего искусства, залитые оплотневшею лавою, так точно нам нужно в замороженном трупе обнажать и вылущать органы, скрытые в оледеневших слоях».

Дальше следует рассказ о том, как Пирогов еще в 1853 году представил в Парижскую академию пять выпусков своего атласа «Топографической анатомии». Об этом труде русского учёного было сделано в заседании Французской академии 19 сентября того же года сообщение, напечатанное в её протоколах. Спустя три года французский анатом Лежандр представил в Парижскую академию несколько таблиц, выполненных по тому же методу сечения замороженных трупов, и получил Монтионовскую премию.

Об этом было напечатано в тех же протоколах той же академии, но о Пирогове здесь не упоминалось. «Мой труд как будто бы не существовал для академии», — пишет Николай Иванович и добавляет иронически, намекая на Крымскую войну: «Я ничем другим не могу объяснить это забвение, как восточным вопросом, в котором вероятно и парижская академия, по чувству патриотизма, приняла деятельное участие. Но оставим в покое вопрос о первенстве. Нужно решить сначала, стоит ли о нём спорить и принесли ли исследования замороженных трупов хоть какую-нибудь пользу науке».

Ответ на это дала наша Академия наук, присудившая в 1860 году Пирогову за «Топографическую анатомию» полную Демидовскую премию.

Зимой 1851 года Пирогов изложил на лекции в Медико-хирургической академии новый способ костно-пластической операции (Костно-пластическая операция - восстановление действия сломанной кости) ноги. В следующем году сообщение об этом появилось в печати. Одна идея костно-пластической операции могла бы, по заявлению многих авторов, обессмертить имя Пирогова, если бы у него не было других заслуг перед наукой и человечеством. Её достоинство, как определял сам Николай Иванович, не только в способе ампутации (вырезание повреждённого органа), а в остеопластике (Остеопластика - костно-пластическая операция). «Важен принцип, — пишет он в «Началах военно-полевой хирургии», — что кусок одной кости, находясь в соединении с мягкими частями, прирастает к другой и служит и к удлинению, и к отправлению (действию) члена».

Операция Пирогова описывается в учебниках хирургии всего мира, ей отведено значительное место в энциклопедиях и других справочниках. Однако признание она получила не сразу. За рубежом отнеслись к идее русского учёного отрицательно. «Между французскими и английскими хирургами есть такие, — писал Пирогов в 1865 году, — которые не верят даже в возможность остеопластики, или же приписывают ей недостатки, никем кроме них самих не замеченные; беда, разумеется, вся в том, что моя остеопластика изобретена не ими». Остеолластическая операция Пирогова постепенно завоевала всеобщее признание.

Еще при жизни Пирогова швейцарские, немецкие, американские, наконец, прежние противники остеопластики — французские хирурги — признали достоинства идеи русского учёного и сообщали о десятках случаев счастливого исхода операции по его способу. В наше время её делают гораздо чаще, чем во времена Пирогова.

Большое значение для характеристики Пирогова, как учёного гражданина и честного наставника, имеют его работы «Об успехах хирургии в течение последнего пятилетия» (1849 год), «Отчёт о хирургических операциях с сентября 1852 по сентябрь 1853гг.», «О трудности распознавания хирургических болезней и о счастии в хирургии, объясняемых наблюдениями и историями болезней» (1854 год). В последней, довольно обширной, монографии Николай Иванович обращал внимание медицинской администрации и общества на то, что требование счастливого результата операции от молодых хирургов может принести пагубный вред больным. Желание показать товар лицом «побуждало бы врачей скрывать истинную историю болезни и заставило бы, в погоне за более удачным результатом, выписывать больных возможно скорей, как бы излеченных». Пирогов настаивал на научном исследовании болезни. Он приводит примеры «трудностей, встречаемых тем, кто без... дипломатии и без суеверия, на пути чисто учёном, хочет быть счастливым врачом и оператором». Излагает случаи, интересные для поучения начинающих врачей. Сообщает примеры из своей практики, где «только верности распознавания» больной «обязан тем, что не лишился жизни под ножом».

Пирогов заявляет, что только осторожное и внимательное исследование приводит к счастливым результатам. Это, однако, не значит, что врач должен стоять у кровати больного «робко и недоверчиво». Успех достаётся врачу смелому и решительному, но только в том случае, если он не ограничивается изучением одной избранной им узкой специальности. «Нужно... обращать на всё самое тщательное внимание и ни малейшей вещи не оставлять без исследования».

Упорно и настойчиво борясь с защитниками устарелых научных взглядов, с противниками движения вперёд, Пирогов не щадил также ничьих самолюбий, не считался с положительными сторонами деятельности своих противников, с их заслугами перед наукой, с их человеческими слабостями. Это создало ему, кроме массы врагов в мелочной чиновной среде, много недругов в профессорских и врачебных кругах.

Вот как объяснил эту сторону характера Пирогова, при его жизни, знаменитый русский клиницист С. П. Боткин, близко знавший гениального хирурга: «В анатомическом театре и клинике Николай Иванович не успел выработать в себе способности скрывать своё нравственное превосходство перед людьми. Это было, по-видимому, причиной того, что вскоре же по приезде Пирогова в Петербург чувство зависти к этому большому человеку перешло в озлобление. Обожаемый своими учениками и всеми, близко знавшими Николая Ивановича, он был ненавидим известной частью нашей медицинской корпорации, не прощавшей ему его нравственного превосходства и той правдивости, которой отличался Николай Иванович в течение всей своей 50-летней служебной деятельности».

Противники Пирогова прибегали к самым низменным приёмам, чтобы выжить его из Медико-хирургической академии. Полагая, что это уменьшит авторитет Николая Ивановича среди больных, они надеялись избавиться таким путём от конкурента в медицинской практике. Ложь, клевета, подкуп тёмных, невежественных больных — всё пускалось ими в ход. Натравили даже на гениального хирурга продажного журналиста, агента жандармов Фаддея Булгарина.

Еще великий Пушкин заклеймил подлое предательство Булгарина по отношению к своему родному польскому народу, писал о его грязной роли в русской литературе и пресмыкательстве перед реакционными министрами Николая I. Выступив в своей мерзкой газете с несколькими клеветническими статьями против личности Пирогова (1848 год), этот презренный журналист имел наглость писать, что великий русский учёный, пролагавший новые пути к мировой науке, оплодотворявший своими идеями отечественную и зарубежную медицину, присваивает себе мысли иностранных специалистов.

Оставляя без внимания личные нападки, Николай Иванович не мог пропустить клевету на его научную деятельность. Он потребовал через Академию наук обуздания клеветника, позорящего русское национальное достоинство. Булгарину пришлось просить извинения.

Недруги Пирогова внешне смирились, но продолжали исподтишка свой поход против него. Травля, интриги, клевета удручали Пирогова, делали пребывание в Медико-хирургической академии несносным. Но оставить науку и преподавание он не мог.

Мысль об отдыхе и покое вообще была чужда Николаю Ивановичу. Ему было всего 43 года. Он был полон творческих замыслов. В нём кипела энергия организатора-новатора науки. Гражданин и патриот, он не мог отказаться от борьбы с общественным злом. Он хотел не только лечить болезни отдельных людей, но вскрывать язвы родины в целом, способствовать исцелению её недугов.

Наука была в представлении Пирогова тесно связана и переплетена с окружающей жизнью. Оторванная от общественных запросов и нужд, она могла стать для него затхлым склепом. В таких условиях он чувствовал бы себя ещё хуже, чем в окружении прямых врагов и скрытых недругов, натравливавших на него жандармского прислужника Булгарина.

И всё-таки гениальному русскому учёному пришлось уйти.

Крепостническое помещичье правительство вело страну в неизменном направлении: рабство для крестьян, угнетение для рабочих и образование для избранных. Страна задыхалась под гнётом тупого, злобного царского самодержавия.

Передовые круги общества понимали весь ужас положения страны при таком правительстве. Даже убеждённый монархист Н. Кутузов в записке, поданной Николаю I еще в 1841 году, писал: «Быстрое обогащение лиц в челе (во главе) управления поразило антоновым огнём все нервы, движущие состав государственный, и ниспровергло остатки нравственности в правлении». Перечислив бедствия, постигшие трудовое население страны в связи с неурожаем 1840 года, автор записки подчёркивает, что причина всех зол в плохом управлении: «Все внимание главных (начальников) обращено на очистку бумаг для представления в отчётах блестящей деятельности, когда сущность управления в самом жалком положении».

При таком положении вещей техника во всех областях народного хозяйства в России была развита очень слабо. Это отразилось на способности страны защищаться от вражеского нашествия. Но захватническая политика царской России вовлекла страну в 1853 году в войну с Турцией. Это была война не только с Турцией. Против России постепенно образовался единый фронт западноевропейских держав. Англия, Турция, Франция и Италия воевали с Россией открыто; Пруссия и Австрия держались формально в стороне, но в критические моменты оказывали на ход войны давление в пользу коалиции врагов России.